Сергей Кургинян - Исав и Иаков: Судьба развития в России и мире. Том 2
«Сверх» или «Пост», Маркс или Гегель, движение или покой, развитие или завершение, а значит, и растворение — вот то содержание, ради раскрытия и углубления которого стоит, как мне кажется, заниматься и апокатастасисом, и более тонкими вопросами.
А сам-то как думаешь, читатель? Фукуяме можно, а нам нет? Между тем Фукуяма с его «Концом истории» — это не беспрецедентная инновация, а звено в определенной цепи. Он ученик Кожева, Кожев — неогегельянец. «Конец истории» Фукуямы — это мечта постмодернистов о всеобщем покое, о том, что Запад откажется от идеи развития. Это средоточие всяческого «пост». Осуществление «пост» станет концом всего, что мы любим. Концом великой традиции, идущей через тысячелетия. Концом гуманизма, и не только. Но спастись от «пост» можно лишь противопоставив ему некое «сверх».
Подобно тому, как великая метафизика теодицеи самоисчерпалась, самоисчерпался и великий проект «Модерн». Речь идет не о двух самоисчерпаниях, а об одном едином самоисчерпании в двух его разных вариантах.
Постмодерну можно противопоставить только Сверхмодерн. В исторической перспективе Модерн уже не сласти. Можно бороться за то, чтобы его гибель была отсрочена. Но не более того. Сверхмодерну же нужна актуальная метафизика. Ее нельзя выдумывать заново. Ее надо извлечь из Истории — истории светской и религиозной метафизической мысли. Постмодерн в итоге, сколько бы он ни говорил о своей неметафизичности, востребует черную метафизику. Сверхмодерн — красную.
Гегель ИЛИ Маркс… Сколь многим хочется поставить тут вместо «ИЛИ» союз «И-». Но процесс движет нас именно в сторону «ИЛИ». «Пост» — это Гегель и стоящая за ним историческая традиция покоя, венчающего собою движение. «Сверх» — это Маркс и стоящая за ним традиция «вечного боя», согласно которой движение изменит свое качество, но не прекратится. Нам надо срочно добраться до метафизических корней этого самого «Сверх», если мы не хотим оказаться в пучине «Пост».
А с точки зрения решения подобной задачи — что движение после победы коммунизма, что Бытие после окончательного спасения… И в том, и в другом случае — «либо-либо». Либо развитие прекращается, и тогда это постистория. О чем говорят как Гегель, так и его последователи. Либо развитие не прекращается, но это значит, что на каком-то этапе за него отвечает не противоречие между повреждением и преодолением оного, а какое-то другое противоречие. Но, может быть, оно ответственно за развитие и на других этапах?
И есть ли вообще повреждение? Или мы имеем дело с чем-то другим? При том, что повреждение — это телеологически «благое зло» (зло, порожденное благом во имя блага).
Если нет повреждения (а уже теория превращенных форм, отвергая наличие для форм лишь двух возможностей — воскресения и истлевания, утверждает по сути это), то что есть?
Зло порождено не благом, а чем? Есть что-то отдельное от блага и ему равномощное? Или же мы ошибочно принимаем за благо то, что им никоим образом не является?
Сценарий № 1, в котором мы ошибочно считаем Творца благим, — это гностический сценарий, согласно которому Творец — всего лишь заштатный, жалкий демиург, домогающийся от Творения признания, неспособный придать Творению благого смысла, мучающий себя и Творение «вампир». Творение же является концентрационной Вселенной, гравитационным вампиризмом Форм, пожирающих друг друга, злой сказкой, сочиненной идиотом, миром, откуда надо бежать.
Сценарий № 2, в котором мы, признавая Творца благим, не считаем зло (а) сотворенным вообще и (б) сотворенным во благо, — это сценарий Алефа.
«Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною». Если Тьма над Бездной, то Тьма предвечна, несотворенна и враждебна Творцу и Творению. Бытие — это мир форм, созданный и охраняемый Творцом. По ту сторону — активное и самодостаточное Антибытие… Не пассивное Небытие, а Тьма, подпитывающая любые противоречия в отношениях Творца и Творений»
То, что Творец создал Творение противоречивым и потому способным к развитию, не отменяется в «сценарии Алеф». Утверждается лишь, что есть суперсила, способная играть на этих противоречиях по «формуле превращения». Форма отпадает в силу противоречия и… Не чахнет, а наливается Тьмой, коль скоро в отпадении своем Форма соглашается пожирать свое Содержание, свою субстанциональность, бытийственность.
Как только Форма приняла окончательное решение и начала каннибальствовать, пожирая смысл и его субстанциональность, ее начинает подпитывать не какое-то там вторичное зло, а Госпожа Тьма, несотворенная предтварность, потревоженная Творцом, та Тьма, что над Бездной.
Фрейд назвал эту Тьму Танатосом.
Последователи Эйнштейна — темной энергией.
Маркс — источником превращения Формы.
Метафизики, отвергающие и гностический сценарий, и сценарий зла как порождения блага (сценарий повреждения), называют эту тьму Хозяйкой Зла. Эти метафизики…
Вновь возникает вопрос о том, насколько исторически (историко-культурно, так сказать) реальна метафизическая красная традиция, выявленная мною с помощью дедуктивного метода и герменевтических реконструкций. А также немногочисленных отсылок к чему-то исторически безусловному. К Алефу с его «до», к неотменяемому вопросу о «после» (как восходить от одного неба к другому в отсутствие противоречия), к Тьме над Бездной.
Что-то тут требует более развернутой системы доказательств. Я надеюсь, что мне удастся выполнить уже данное читателю обещание и эти доказательства привести в отдельном исследовании. Что-то мне удалось доказать здесь. Конечно, не все. Но кое-что. Например, глубокий антагонизм между хилиастической и гностической традицией. Уж эти-то две традиции проследить не составляет труда. Надо просто избавить имеющиеся данные от ложных и предвзятых интерпретаций.
Читатель, если хочет, может считать, что красная метафизика — это и есть метафизика хилиастическая. И что она в качестве таковой противостоит черной гностической. Это не будет грубой ошибкой, но на самом деле это не вполне так. Повторяю — проследить все сразу в одной работе нельзя…
Вспоминается, увы, анекдот советского периода, в котором лектор, не поняв классиков, вещает: «Марксизм, товарищи, возник не сразу, как Гермафродита из пены морской. Он является…» Ну, так вот, товарищи, а также и господа… Ни Горький, Луначарский и Богданов с их богостроительством, ни Арагон, Неруда, вся теология освобождения, ни Александр Блок с его метафизикой не возникли на пустом месте, как эта самая пресловутая «Гермафродита». На пустом месте вообще ничего не возникает. Не было бы метафизической альтернативы гностицизму — все бы давно уже осуществилось в соответствии с его мечтаниями. И мы бы с вами тут ничего не обсуждали. А раз мы обсуждаем, значит, что-то есть. И это нечто не сводится к религиозной и светской гуманистической классике. Загибаться эта классика начала еще в ХIХ столетии. И не понадобился бы истории советский Красный проект для отпора фашизму, если бы классика была в силе. Была бы она в силе — Франция гордо дала бы отпор фашистам и вместе со своими демократическими англосаксонскими союзниками водрузила классические гуманистические знамена над Рейхстагом в конце 1940 года.
Это понимали все. От Экзюпери до Сустеля, от Бертрана Рассела до Черчилля. Понимали и переживали. История — конечно, не физика. Но в ней есть свои принципы экспериментальной доказательности. Красное знамя над Берлином в 1945-м — это неотменяемая историческая доказательность. Одной ее, конечно же, мало. Ну, так и надо к малому прибавлять большее.
Гениальные русские поэты по-разному принимали революцию 1917 года. Маяковский — безоглядно. Как-то, чего хотел и о чем мечтал. Блок — совсем иначе. По большому счету — мистически и метафизически. Дело не только в его «Двенадцати», хотя и в них тоже. Великая метафизическая полемика — всегда по определению закрытая — чаще всего манифестирует себя через культуру.
В завершение исследования я предлагаю читателю еще и еще раз задуматься над уже обсужденной мною — неявной, но глубокой и метафизической по сути своей — полемикой между двумя Александрами: Блоком и Пушкиным. Ведь и впрямь есть о чем задуматься, согласитесь…
Пушкин ведь не случайно провозглашает:
Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит —Летят за днями дни, и каждый час уноситЧастичку бытия, а мы с тобой вдвоемПредполагаем жить, и глядь — как раз умрем.На свете счастья нет, но есть покой и воля.
Ведь не может вызывать никакого сомнения трансцендентальность этих пушкинских строк, их сопричастность метафизике и только метафизике. Но не вызывает сомнения и сопричастность метафизике знаменитого блоковского:
