Сергей Кургинян - Исав и Иаков: Судьба развития в России и мире. Том 2
Культ Человека восстановить не удалось. Где-то рядом с мечтавшим об этом восстановлении Экзюпери состоялся и рухнул новый гуманизм, с его культом Нового Человека. И классическому гуманизму, и гуманизму новому одинаково не хватило метафизичности. Проект «Модерн» и Красный проект рухнули потому, что ни там, ни там не было нового метафизического источника. А как без такого источника создашь этот самый культ Человека?
Понятно, как хотели его создать так называемые богостроители, утверждавшие, что Человек — это становящийся, формирующийся Бог. Мол, Бога нет, но он будет, и имя этому будущему Богу — Человек. Будущий Бог богостроителей должен был совершать все, что надлежит совершать Богу. Воскрешать из мертвых, творить миры, преодолевать энтропийное и иные оскудения Творения. Но этот будущий Бог богостроителей был осужден уже Лениным. Сталин постарался стереть все следы чего-то подобного в Красном проекте, по возможности освободив этот проект от всяческой метафизичности.
Ну, и откуда тогда возьмется Новый Человек, разговор о котором каким-то чудом сохранился в лоне деметафизированной советской философии и культурологии? Что этот человек, что человек Модерна… Откуда без метафизики появиться этой самой большой букве? А вот в том, что без большой буквы все умирает, Экзюпери был полностью прав. И не он один это понимал. К 30-м годам XX века это понимал каждый ответственный гуманист. Но одно дело — понимать, а другое — преодолевать.
Последние надежды на большую букву были связаны с СССР и Красным проектом. Как только данное начинание умерло де-факто (а умерло оно де-факто уже в 70-е годы XX века), проект «Модерн», оставшись в гордом одиночестве, был вынужден возвращаться к обычному религиозному утешению. Что и стало «ноу-хау» так называемых неоконсерваторов. Но каждый шаг на пути такого возвращения уничтожал Модерн. Поэтому шаги делались крайне робкие. В итоге и неоконсерваторы выродились. Их подвиги в эпоху Буша-младшего доказали полную бесперспективность попыток соединить Модерн с игрой в классическое религиозное утешение.
Все еще величественное здание Модерна рушится полным ходом. Это обрушение обнажает еще более глубокую и больную проблематику, которая и в традиционном-то обществе давала о себе знать. А уж теперь… Наука, занятая только поисками истины… Отделение этих поисков от поиска прекрасного, которым занята сфера эстетического… И поисков справедливого, которым занята сфера этического…
Эстетическое, отчужденное от культа (как культа Бога, так и культа Человека), превратилось в постмодернистский гной. Этическое, не имея утешения, стало похоже на подлинные страсти по справедливости не больше, чем мумия на живого человека. Осталась наука… Вот она-то, занимаясь только истиной, угробит человека, а, возможно, и не только его. Причем достаточно быстро.
Сверхмодерн предполагает, что наука достроит себя до метафизики и в этом новом качестве откажется от узкой гносеологической функции («знать ничего не знаю про Зло, Добро, врагов, друзей — ищу истину, а там хоть трава не расти!»). Враг Творчества — Танатос. Враг науки, вооруженной метафизикой творческого огня, — энтропия. И то, что эту энтропию расширенно воспроизводит. Я предлагаю требовательному читателю поинтересоваться корнями веры в Человека, о необходимости которой с трогательной беспомощностью возвещает Экзюпери.
«Основа всякой культуры прежде всего — в самом человеке. Прежде всего это — присущая человеку слепая, неодолимая жажда тепла. А затем, ошибаясь снова и снова, человек находит дорогу к огню… (Эссе «Письмо заложника»).
«Я приду к огню, как слепой, которого ведут его ладони. Он не смог бы описать огонь, а все-таки он его нашел… Теперь мне понятнее образ слепца, идущего к огню. Если слепой идет к огню, — значит у него родилась потребность в огне. Огонь уже управляет им. Если слепой ищет огонь, — значит, он уже нашел его» («Военный летчик»).
Не кажется ли тебе, требовательный читатель, что эти строки и все, что я предложил твоему вниманию ранее — от Леонида Андреева и Горького до Назыма Хикмета и булгаковского Сталина — является метафизически однокоренным? Ученик иезуитов Сент-Экзюпери изучает иезуита Тейяра де Шардена… Что? Он еще изучает Паскаля, знаменитого своей борьбой с иезуитами, и Бергсона? Так я же не хочу, читатель, сводить это «однокоренное» к иезуитскому началу. Я не о религиозных Орденах, я о метафизиках говорю. Разные метафизики могли существовать в пределах одного Ордена.
Экзюпери был всю жизнь прикован к теме Тьмы, к философскому осмыслению этой Тьмы. Свой «Ночной полет» он прямо называл «исследованием Тьмы». Это исследование для Экзюпери является жизненной сверхзадачей, а не темой одного из художественных произведений. Он сам говорит об этом в своем автобиографическом эссе «Воспоминание о некоторых книгах». Эти «Воспоминания…» автор начинает с описания книг, прочитанных им в детстве. В частности, его потрясла книга Жюля Верна «Черная Индия», действие которой разворачивается в подземных галереях, куда никогда не проникает свет. По словам Экзюпери, возможно, таинственная атмосфера этой книги «лежала у истоков моего «Ночного полета», который тоже есть ни что иное, как исследование Тьмы»: «Ведь признайся я, что повсюду вожу с собой труды Паскаля, Декарта, современных философов, математиков и биологов (подчеркнуто мною — С.К.) — это покажется претенциозным, бьющим на эффект».
Почему мне так важен Экзюпери? Потому что его небезусловные в художественном плане попытки являются попытками, ведущимися в определенном — единственно спасительном — направлении. И если это направление не будет разрабатываться, то очень скоро человечество окажется и без проектов, и без метафизик, и без смыслов вообще. Вяло прозябать в таком всеотсутствии оно не будет. Оно себя «ликвиднет», читатель. Не одним, так другим способом.
Скажи, читатель, ты не удосужился познакомиться до сих пор с работами так называемых трансгуманистов, обсуждающих транс- и постчеловека? А вот Фрэнсис Фукуяма удосужился. И вознегодовал: вот ведь как эти негодяи хотят бороться с концом истории! Готов согласиться с его оценкой такого способа борьбы. Убежден, что человечество может найти другие способы. И что надо делать все возможное для того, чтобы оно их нашло. Но если оно их не найдет, то предпочтет, уверен, самые чудовищные варианты продления истории ее концу. Человек без утешения вообще — это все, что может предложить Постмодерн. Но предложив это, он лишь поспособствует предельной неразборчивости созданного им существа к средствам, с помощью которых можно добиться хоть каких-то утешительных суррогатов. Впрочем, почему «поспособствует»? Все уже осуществляется. Причем не где-нибудь, а в России. Именно здесь очевидным образом нацеливаются на осуществление всего элитно-трансгуманистического. Нет Нового гуманизма, предложенного Красным проектом, от которого отреклись? Тогда добро пожаловать в Трансгуманизм. А что делать-то? Как говаривал герой Достоевского, «хоть и ретроградно, а все же лучше, чем ничего». Постчеловек — или Сверхмодерн…
Тейяр де Шарден грезил о новом этапе эволюции, о точке Омега, о сверхжизни и сверхчеловечестве, о радиальной энергии, определяющей эволюцию тварного мира и позволяющей переходить с одного уровня организованности на другой, то есть осуществлять развитие. Его последователи — между прочим, серьезные ученые — обусловливают развитие существованием особой энергии, энергии «отрицательной энтропии». Они исследуют физический вакуум как особую среду, внутри которой произошло зарождение Вселенной. Мы опять сталкиваемся все с тем же. С объективным материалом, позволяющим ученым осуществлять гносеологическо-метафизический синтез. То есть заниматься построением светской метафизики, чья преемственность по отношению к определенным метафизическим традициям достаточно очевидна. Может ли такая метафизика порождать культуру, то есть предъявлять заявку на Сверхмодерн? Как мы видим, может. Да, пока что подобная метафизика сподвигла на создание культурных произведений не самых крупных художников. Но мы находимся лишь в самом начале этого культуротворческого процесса.
Экзюпери не ахти какой художник (хотя и не такой плохой, как те, к кому я сейчас буду вынужден перейти). Для того, чтобы осуществить Сверхмодерн, нужны и новые усилия ученых (усилия, которые будут носить не характер отдельных метафизических судорог, а тот, что носили усилия их предшественников, приведшие к созданию проекта «Модерн»), и новые усилия художников, вдохновленных метафизическим содержанием, предоставляемым им новой наукой. Это должны быть художники масштаба Достоевского и Толстого, Шекспира и Гете. Только их союз с новой наукой, продуманно и упорно превращающий себя в светскую метафизику, может создать маленькое ядрышко будущего реального Сверхмодерна.
