Генри Адамс - Демократия. Вашингтон, округ Колумбия. Демократия

Клей попытался отделаться от дам. Он сказал, что ему надо переговорить с Гарольдом Гриффитсом. Но Миллисент не хотела его отпускать.

— Расскажите нам сначала о президенте. Как он относится к сенатору Маккарти?

— Президент — республиканец, — сказал Клей. — Он не поверяет мне своих мыслей. Да я, честно говоря, едва с ним знаком.

— Это немыслимо! — Миллисент была поражена. — Но так или иначе, президент должен быть доволен случившимся. Он так похож на моего дядюшку, такой же приветливый и добрый.

— Ну, конечно! — сказал Клей, который был абсолютно убежден, что Эйзенхауэр отнюдь не приветливый и не добрый. Во время их последней встречи президент называл его просто «Овербэри», как будто Клей был младшим офицером его штаба, а не членом августейшего сената, вес которого, согласно конституции, ничуть не уступает весу главы государства.

Наконец Клею удалось отделаться от дам, и он пробрался к Гарольду, который находился в центре комнаты; по пути он обменялся любезностями со множеством незнакомых ему людей, которые считали, что он их знает, раз они сами видели его на телевизионном экране. В тот момент, когда он подошел к Гарольду, девушка и ее молодой спутник скрылись в комнате для карточной игры.

— Кто она такая? — спросил Клей, понижая голос и глядя на дверь, в которую только что вошла девушка. — Та высокая, с веснушками.

— Кузина Огдена Уотресса… а также твоей жены, — мстительно добавил Гарольд. — Она приехала на уик-энд. Помолвлена с кем-то из Нью-Йорка. Но ляжет ли она, как выражаются твои голливудские друзья, я не знаю.

— Благодарю за информацию, — сухо сказал Клей. Тот факт, что девушка приходилась родственницей Элизабет, несколько усложнял дело — больше для девушки, чем для него, ибо секс он воспринимал как чувство голода, и ничего больше, хотя знал, что это не совсем так. С годами ему нужны были все новые и новые победы, и отнюдь не только для удовольствия. Его влекли не только победы над женщинами, но косвенным образом и над мужчинами, которые их желали. Его уже разжигала мысль, что девушка помолвлена «с кем-то из Нью-Йорка», не говоря уже о молодом человеке, с которым она вошла в комнату для карточной игры.

Клей просто стремился побеждать. И хотя всегда была опасность скандала, он не собирался меняться, несмотря на завуалированные предупреждения Блэза. Завуалированные потому, что брошенное Инид обвинение заставляло их тщательно остерегаться друг друга. Они не были между собой откровенными ни в чем, кроме политики. Клей был абсолютно убежден, что интерес к нему Блэза не имеет ничего общего с сексом. Это было скорее косвенное воплощение в жизнь честолюбия Блэза. Подобно тому как Клей достигал власти над мужчинами, завоевывая их женщин, так Блэз добивался власти над миром, устраивая карьеру Клея.

Неудивительно, что Блэз был настороже. Недавно он сказал, что Клею, пожалуй, не следует быть таким — он выразился несколько уклончиво — «общительным». Но Клей был фаталист. Пусть будет то, чему суждено быть; слишком поздно переделывать свой характер, считал он, и с этим Элизабет пришлось смириться.

Клей поставил условием их свадьбы, что он будет продолжать жить, как жил прежде, и она согласилась, притворившись перед собой и перед ним, что, поскольку ее положение супруги не будет поставлено под угрозу, она не видит причин мешать его кратким развлечениям. Конечно, она мешала, но никогда не делала этого прямо. Он сожалел, что причиняет ей боль, но не мог и не хотел стать другим. Да она, кроме всего прочего, и не знала, какой он, этот человек, за которого она вышла замуж, и, хотя она ему нравилась и он гордился ее успехом в свете, она никогда не интересовала его, как Инид. Несколько драматизировав это различие между ними, он дал понять Элизабет (не высказав этого прямо), что не будет возражать, если она тайно заведет себе любовника, и он подозревал, что так оно и случилось, потому что последнее время она держалась с необычайной непринужденностью, даже наедине с ним; это доказывало, что их семейное счастье будет, видимо, держаться на услугах третьих лиц.

— Как прошла твоя встреча с Иниэсом? — спросил Гарольд.

— Он на нашей стороне. — Молодой человек, сопровождавший кузину Уотрессов, вышел из карточной комнаты один. Это вселяло надежду.

— Невероятно! — Гарольд был искренне поражен, и Клей подумал, не видит ли Гарольд в Иниэсе потенциального конкурента. — Если ты смог прибрать к рукам Иниэса Дункана, ты сможешь это сделать с кем угодно!

— Прибрать к рукам? Не знаю, о чем ты. — Клей был рад, что девушка осталась одна.

— Питер будет вне себя от бешенства.

Клей нахмурился: напоминание о Питере испортило предвкушение встречи с девушкой.

— Он вошел в библиотеку, когда я говорил с Иниэсом. Он знает все, кроме того, что Иниэс сам пришел к нам.

— Что же, понемногу все от него разбегаются.

Гарольд мрачно предсказывал скорый конец «Американской мысли», но, когда он заговорил, Клей думал только о Питере и Инид, занимающихся любовью. Он не поверил Инид, когда однажды, пьяная, она выболтала ему все это.

Это выглядело как экстравагантная ложь, которая доставляла ей особое удовольствие — вроде обвинения его и Блэза в любовной связи. Он совсем забыл об этом, и, лишь столкнувшись с открытой враждебностью Питера, импульсивно, безотчетно, вспомнил о ней, увидев по выражению лица Питера, что на сей раз Инид сказала ужасную правду. Но он не желал задумываться о том, что все это значило. Потому что это была победа Питера, победа слишком унизительная для Клея, чтобы над нею размышлять, потому что быть вторым — все равно что быть ничем. И он, отбросив прошлое, нырнул в настоящее.

Гарольд рассказывал о своей встрече с Эдлаем Стивенсоном, который весьма благосклонно подумывал о Клее как кандидате в вице-президенты; однако губернатор не давал никаких обещаний, так как сам не был уверен в повторном выдвижении своей кандидатуры в президенты. Клей и Гарольд обменялись мнениями о номинальном лидере своей партии. Гарольд находил его привлекательным, Клей — нет. Слишком уж бесстрастен. Клею особенно претила манера его вечно морализировать; создавалось впечатление, что он действительно думает то, что говорит, а это, по мнению Клея, недопустимо для политического деятеля. Но был он лицемером или нет, никто не мог отрицать его воздействия на молодежь. Молодые люди тянулись к нему. В то время как банальность Эйзенхауэра успокаивала большинство людей среднего возраста, риторика Стивенсона будоражила тех, кто по справедливости должен был бы восхищаться Клеем. Но время на стороне Клея. Он мог позволить себе подождать — во всем, кроме этой девушки в карточной комнате.

Клей оставил Гарольда, быстро подошел к двери в карточную комнату и, пораженный, остановился: она была заполнена до краев картинами и скульптурами, как картинная галерея, и гости задумчиво бродили от экспоната к экспонату, словно недоумевая, не выставлено ли это все на продажу.

Она стояла одна перед приземистой фигурой из камня, очевидно поглощенная ею. Убедившись, что за ними никто не наблюдает, Клей подошел к девушке (найдется ли такой мужчина, который не желал бы ее?) и сказал:

— Привет!

Блэз стоял один в конце комнаты и смотрел через замерзшее окно на свои прежние владения.

— Она, наверное, выстроит китайскую пагоду или японский чайный домик, — сказал Питер, подходя к отцу. На какое-то мгновение между ними установилось согласие. Блэз порицал все, что сделала Айрин, но затем вдруг напомнил себе, что об этом надо забыть.

— Разумно. — Питер нарисовал крест на замерзшем окне. — Я только что говорил с Иниэсом.

— Да, он согласился помогать нам. Мне кажется, что это хорошая мысль, — прямо сказал он.

— Безусловно, для тебя и для Клея. — Питер был мрачен. — И, конечно, печальная для меня.

— Да. — Блэз не хотел больше говорить об этом. — Айрин тоже оказалась в трудном положении.

— Из-за того, что она связана теперь не только со мной, но и с Клеем?

Блэз кивнул.

— Ты случайно не собираешься помочь ей выбраться из него? — Питер хотел знать, как далеко готов пойти отец ради Клея.

— Нет. Я никогда не даю советов, пока меня об этом не просят.

— Но если она попросит?

— Клей должен быть президентом. — Блэз был удивительно спокоен: редкое для него состояние.

— Как видно, он совсем завоевал тебя. — Питер тоже был удивительно хладнокровен. — Да, Инид была права.

Блэз стер крест, нарисованный на стекле Питером, словно хотел зачеркнуть его последние слова.

— Инид… — начал он.

— Впрочем, не знаю, насколько она была права, да и не хочу этого знать. Но с Клеем ты зашел слишком далеко.

Не без удовольствия Питер увидел на лице отца знакомые ему признаки гнева, но он обрезал отца, прежде чем тот заговорил.