Михаил Полторанин - Власть в тротиловом эквиваленте. Наследие царя Бориса

Путин мог предложить изменения в Конституцию для уси­ления сдержек и противовесов. Здравый смысл требовал чаще и шире выносить вопросы на всенародное обсуждение. Италия, к примеру, наевшись досыта паханского буйства Муссолини, сразу после войны внесла в Конституцию такие нормы, как «народное вето» (по требованию 500 тысяч избирателей проводились референдумы для отмены ущемляющих интересы населения законов и приравненных к ним актов высшей власти) и «народная инициа­тива» (не мене 50 тысяч избирателей имели право вносить свои проекты законов, с обязательным их рассмотрением двумя пала­тами парламента).

Тот же здравый смысл диктовал необходимость ограничить полномочия президента определенными рамками, за которыми уже начинался маразм, и упростить механизм отрешения от вла­сти главы государства в качестве профилактической меры про­тив злоупотребления должностью. А обе палаты Федерального собрания должны были формироваться только по мажоритарной системе (пусть партии идут в народ, а не народ — в услужение к партиям) и получить широкие права контроля за деятельностью исполнительной власти— через парламентские расследования, через выражение недоверия плутоватым членам правительства, с обязательным их отстранение и т.д.

Такой порядок— действенное средство от коррупции. Он очистил бы обе ветви власти от проходимцев и непрофессиона­лов, купивших доходные места. И это ставило бы заслоны против укоренения кастовости в обществе— опаснейшего врага граж­данского мира, когда одна, не лучшая часть нации бессменно вла­ствует, а другая, более одаренная, вынуждена прозябать в неспра­ведливости и копить силы на революцию. Конституция должна закладывать четкие механизмы вертикальной и горизонтальной социальной мобильности, задействовать все социальные лифты для беспрепятственного перемещения активных групп населения из одного сословия в другое, чтобы не оставлять лазеек для вы­рождения демократического централизма в паханский.

В иерархии властей иную ступеньку определяет здравый смысл для судебной власти. Глава о ней — седьмая расположена в хвосте ельцинской Конституции — туда и в жизни загнал ее Олигархат, сделав придатком и даже цербером политической системы.

Закрытый порядок наделения полномочиями через Кремль делает судей, с одной стороны, инопланетянами для народа, не­доступной кастой, а с другой — понуждает их прислуживать ра­ботодателю. Судебную власть ельцинская Конституция поставила лишь в независимость от общества, но положила под бюрократию, которая вся плотно соединена пуповиной с Кремлем. Для Паханата это естественно, выгодно, а для демократического государства недопустимо, поскольку ставит над законом часть нации.

Выборы судей на альтернативной основе (они практикуют­ся в Швейцарии и 30 штатах Америки) снижает их зависимость от властей, от чиновничества и заставляет честнее служить закону. Хотя бы из-за боязни быть забаллотированными на новых выбо­рах (через два или четыре года). Выборные народные судьи в Со­ветском Союзе — помню это прекрасно — гораздо меньше лебе­зили перед чиновничеством, чем нынешние. И часто находились с ними даже в состоянии холодной войны. Газеты той поры не­редко писали, о конфликтах между судьями и партийными функ­ционерами, обычно принимая сторону служителей Фемиды.

Заинтересованный в сохранении и укреплении государства политик должен понимать, что Россия — это, к примеру, не Вели­кобритания, где вообще нет Основного закона страны как таково­го. Там устойчивые вековые традиции, и вся жизнь строится на со­вокупности давних законов и прецедентов. Скажем, Билль о пра­вах, гарантирующий британцам свободы, принят еще в 1689 году. Им вполне хватает общих деклараций, пригодных на все столетия.

Россия — страна коловратных традиций. После каждого пе­реворота — верхушечного или иного — флаги меняют цвета: то, что вчера считалось доблестью и геройством, сегодня преследует­ся, и наоборот. Даже одному поколению приходилось несколько раз начинать свои отношения с государством «с чистого листа».

Нация выросла на пренебрежении к правовым актам, а чи­новники наловчились любую недоговоренность документов трак­товать на свой лад. Если напишешь «дважды два» и через знак ра­венства не поставишь «четыре», то они обязательно начнут при­спосабливать в конце свои цифры: один результатом обозначит «три», другой — «пять», третий — «десять». Поэтому традицион­ные голые декларации о свободах, кочующих по конституциям цивилизованных стран и эффективно там работающих, в России часто оказываются пустым звуком.

Для обуздания бюрократической самочинности в выполне­нии норм Конституции, в ней самой должно быть больше одно­значности и конкретики (юристы-теоретики схватятся за голову!). Это практикуют государства, где распространен правовой ниги­лизм. То есть, наши родные браться. Если статья конституции дает право проводить мирные митинги и собрания без предваритель­ного разрешения, то дальше должно следовать положение о не­отвратимости уголовного наказания чиновников за воспрепятст­вование этим мероприятиям.

Похожая ситуация со свободой слова и правом граждан на получение достоверной информации. Это пустые декларации Ос­новного закона, если в нем не прописан пункт о недопустимо­сти монополизации средств массовой информации государственными органами, физическими, юридическими лицами и не обо­значена неминуемость уголовного наказания загребущим рукам. Прямое нарушение Конституции даже Хозяином Кремля чревато импичментом.

Диктаторские полномочия президента в ельцинской Кон­ституции расписаны с любовью, густо, подробно, но в наделении граждан правами она — документ намеков. Сплошные отсылки. Намекнула на права и отослала за ними или в исполнительную власть или в парламент. А там будут думать еще долго-предолго, сколько отщипнуть от своей вольницы и сунуть в открытый рот граждан.

Вот, например, положения первой и второй глав никто не во­лен пересмотреть (даже Бог!), кроме Конституционного Собрания. Порядок его формирования и созыва должен установить феде­ральный закон. Конституция живет уже 17 лет, а закон принимать не спешат. На обсуждение проблем с пчелами и презерватива­ми у парламента времени хоть завались, а тут что-то не выгорает. Случайность? Едва ли. Ведь именно в этих главах фишки ельцин­ской Конституции — право власти передавать природные ресур­сы в частные руки. Собственники — а это Абрамовичи, Дерипа­ски, Потанины, Усмановы, Алекперовы и другие могут свободно, по своему усмотрению пользоваться всеми недрами России.

Да, очень старался Борис Николаевич спрятать от нации кон­чик иглы со смертью сырьевой олигархии страны.

Я прошелся только по Конституции, не открывая Америк. А Паханат заложил вокруг столько противодемократических мин, что на их обезвреживание новому лидеру требовались силы и воля.

Гипотетически, повторяюсь, перед Путиным открывались многообещающие дороги, куда он должен был повернуть госу­дарство с курса опустошительного. Но, как видим, не повернул, а все годы доводил до готовности ельцинские незавершенки, до­полняя ельцинизм от себя усилением волюнтаризма, безгранич­ным бесстыдством власти, ее дремучей некомпетентностью и жестокостью. Он и не мог повернуть — откуда у людей эти наде­жды? — потому что Природа вложила в него иное качество безус­ловных рефлексов.

Родоначальник знаменитой цирковой династии Владимир Леонидович Дуров увлекался экспериментами. Рассказывают, как он долго наблюдал за воробьями — птицы всегда прыгают одно­временно на двух лапках. Такими их слепила природа. Циркач за­думал научить воробья ходить, переставляя лапки попеременно, как это делают те же скворцы. Целых два года бился эксперимен­татор над перевоспитанием упрямой твари. Безрезультатно. И за­ключил: воробьи дрессировке не поддаются.

Каждому свое — это о всем живом на планете, в том числе и о человеке. Сколько бы ни учили иных, попавших в большую по­литику, не прыгать, как воробей, от добычи к добыче, а размерен­но переступать с ноги на ногу, склевывая вредителей урожаев — бесполезно. Жаль, некому передавать нашему электорату умение отличать кандидатов на президентских выборах не по словам — по рефлексам.

Врожденные рефлексы Путина, о чем говорилось, прояви­лись давно. К ним добавлялись рефлексы условные: от проныр­ливых гэбистов он набрался лукавства и алчности, от Собча­ка— нарциссизма и хлестаковщины, от Ельцина— угрюмого презрения к судьбе нации. Все эти качества в бесконтрольной об­становке Кремля развивались, а после внутреннего брожения и смешивания выдали диффузный продукт на-гора большой разру­шительной силы.

И кадры вождь едроссов подбирал по своему образу и подо­бию. Говоря без обиняков, мы имеем сегодня у власти самую бес­помощную и в то же время наиболее опасную для страны коман­ду. За все советские и послесоветские годы.