Генри Адамс - Демократия. Вашингтон, округ Колумбия. Демократия
— Как я ненавижу Клея! — сказала Диана с неожиданной страстью.
Питер задумчиво смотрел на нее, желая понять, что она чувствует на самом деле. И решил ее испытать.
— Я смогу сделать так, что его не выберут.
Диана посмотрела на него красными от слез глазами.
— Должен я это сделать?
— Да. — Категоричность ответа убеждала.
— Я тоже так думаю. — Питер был задумчив. — Это уничтожит моего отца.
Диана улыбнулась ему сквозь слезы:
— А разве ты стремишься к этому?
Питер засмеялся:
— Да, пожалуй, я этого хочу. Лишенный любви отца, я был лишен и его ненависти. Теперь я добьюсь хотя бы этого. Мне жаль его.
— Добьешься. Он любит Клея. — Она встала и подошла к зеркалу.
— Что ты хочешь этим сказать? — Питер подозрительно взглянул на нее.
— Это же совершенно ясно. — Быстрыми движениями она поправила прическу.
— Так же считала и Инид.
— Я не имею в виду — физически. По крайней мере мне так не кажется. Да я в этом и ничего не понимаю. Но, во всяком случае, это неестественно, чтобы один мужчина целиком отдавал себя карьере другого и был готов пожертвовать своей дочерью, не говоря уж… — Диана собиралась и дальше говорить о его отце. Но Питер этого не хотел. Он откинул простыню и сел на кровати, не без удовольствия разглядывая свое огромное тело, производившее впечатление необычайной физической силы. Обманчивое впечатление, доставлявшее ему радость: он был физическим трусом и готов был пойти на что угодно, лишь бы избежать боли, перехитрить смерть. Следствием этой природной трусости было желание восстановить равновесие своей натуры постоянными испытаниями духовной смелости, поэтому он легко решался на поступки, которые, он знал, не принесут ему популярности.
— Давайте вести себя этически, а также исторически. — Он снял пижамную куртку.
— Что это значит? — Она положила гребенку.
Он кинул книгу, где на заложенной странице была подчеркнута фраза: «История имеет дело с результатами, мотивы и намерения — предмет этики».
— Кьеркегор. Всегда приятно, когда модный автор может сообщить что-то полезное.
Он снял телефонную трубку, вызвал секретаршу и попросил ее соединиться с конторой Эла Хартшорна.
— Кто такой Эл Хартшорн и что ты намерен предпринять?
— Это адвокат, и я веду себя исторически.
— Ты уверен, что это сразит Клея?
Питер кивнул и сбросил на пол пижамные брюки.
— Ты выглядишь как японский борец, — сказала Диана.
— Скажи Иниэсу, что поиски своего «я» закончились.
Стоя в ванной под сильными струями воды, он раздумывал над тем, что ему предстояло сказать.
IVБлэз нажал кнопку телевизора. Глухой голос заполнил комнату:
«… за рекой Хань. Тем временем соединения коммунистов перешли тридцать восьмую параллель, и, как сообщается, армия Корейской республики отступает по всему фронту. Сегодня днем президент Трумэн будет совещаться с Советом национальной безопасности, и ожидается, что он…»
— … ничего не предпримет. Народ не хочет войны! — Гарольд Гриффитс зло крикнул телевизионному диктору, как будто тот нес ответственность за упадок американской нации.
«Известно, что генерал Макартур стоит за прямое введение американских войск в Корею…»
— Слава богу, у нас есть Мак! — Гарольда приободрил этот ясный контрапункт торжественной теме диктора.
«В свете резолюции, принятой во вторник Советом Безопасности Организации Объединенных Наций, свободный мир должен оказать такую помощь Корейской республике, какая потребуется для отражения вооруженного нападения. Однако лишь на пресс-конференции президента, которая состоится сегодня вечером, мы узнаем, в каких пределах будут использованы вооруженные силы Соединенных Штатов…»
— Выключите, Блэз, — не допускающим возражения тоном сказал Клей. Были дела поважнее войны в Азии. Блэз послушно выключил звук в тот момент, когда на экран выплыло лицо генерала Макартура с длинным крашеным чубом, тщательно уложенным поперек лысины, что делало генерала похожим на стареющего повесу, с помощью косметики пытающегося вернуть себе былую внешность молодого любовника.
Клей повернулся к Карлу, который стоял возле Блэза.
— Покажи им вырезки из газет штата.
Карл передал Блэзу толстый пакет из плотной коричневой бумаги. Но Блэз даже не взглянул на вырезки и отдал пакет Гарольду, который, перебирая вырезки, выискивал свою фамилию.
— По-моему, — сказал Клей, — могло быть и хуже.
Гарольд недоуменно посмотрел на него:
— Меня называют лжецом, ты понимаешь? Вот здесь…
— Да, Гарольд, — спокойствие не покинуло Клея. — Меня тоже называют лжецом и, кроме того, мошенником.
— Я подам в суд за клевету. Я вынужден подать в суд за клевету. — Гарольд внезапно умолк, сообразив, по всей вероятности, что ответчик не кто иной, как сын его патрона. Какое-то мгновение эта ситуация даже развлекала Клея. Но Гарольд не был лишен сообразительности. — Знаете, кто на самом деле за этим стоит? Бэрден Дэй.
Блэз отсутствующе поднял на него глаза. Гарольд продолжал:
— Он и его дочь убедили Питера написать. А старому мерзавцу именно это и…
Клей жестом прервал Гарольда.
— Успокойся, — тихо сказал он. Клей подозревал, что Гарольду известно все не только про Нилсона и Бэрдена, но и про его собственные отношения с Бэрденом. К счастью, Гарольд, хорошо это или плохо, был его неизменным союзником. — Вообще-то пресса штата, — заметил он рассудительно, — не так страшна, как я опасался. Газеты, которые поддерживают демократов, пишут, что это клевета…
— Конечно! — в голос закричал Гарольд. — К несчастью, большинство газет в этом вашем богом забытом штате поддерживают республиканцев, и они…
— … они никогда не позволят избирателю забыть, что я мошенник. Это совершенно верно. — Клея радовало, что он в состоянии говорить о себе самое худшее без стыда и раздражения.
— Но ты же не мошенник! — Гарольд стукнул ладонью по пачке с газетными вырезками; слишком много чувства, подумал Клей и спокойно сказал:
— Так по крайней мере написано.
Клей заметил, что Карл улыбнулся; он попытался представить, о чем действительно думает Карл. Когда появилась статья Питера, его сотрудники отреагировали на нее с праведным возмущением. Но по прошествии нескольких дней Клей уловил некоторую перемену. Ясно было, что они задавали вопросы, а это значило, что он попал в настоящую переделку.
Нападение Питера было тонко продумано. Он умышленно писал не о Клее, а об использовании денег и рекламы в политической жизни. Он рассказал несколько известных всей стране легенд, которые, утверждал он, были хладнокровно придуманы людьми, чье основное занятие — продажа товаров при помощи телевидения. Затем, почти вскользь, он рассказал, как создавался образ Клея. Он отдал должное его природному шарму, политической сноровке. Он отметил, что Клей ничего не сделал в палате представителей, но справедливости ради добавил, что это скорее вина системы, чем Клея. И несмотря на то, что он ничем не заслужил преклонения, он рассматривается всеми как один из самых значительных политических деятелей в Соединенных Штатах. Питер спрашивал почему и отвечал: для продажи товара были истрачены огромные деньги, и пока торговля шла бойко. С помощью прессы, которую всегда можно деликатно купить, и телевидения, время на котором прямо предназначено для продажи, такой представительный человек, как Клей, мог быть полностью преображен, чтобы соответствовать тому типу руководителя, какой предпочитали в настоящее время избиратели. Питер затем объяснил, какой тип политического деятеля был признан специалистами идеальным для 1950 года, и продемонстрировал, как был подан Клей, чтобы выглядеть молодым, но не зеленым, консервативным, но не реакционным, религиозным, но не фанатичным, хотя и вдовым (капелька трагедии всегда украшает легенду), но любящим отцом, о чем свидетельствуют многочисленные фотографии Клея с дочерью в Лавровом доме, занятых всевозможными играми, верховой ездой, прогуливающихся, взявшись за руки, среди ядовитых плющей на потомакских берегах. Затем, как бы вспомнив ненароком, Питер написал, что на самом деле произошло на аэродроме Лингайен.
— …назвал меня лжецом. Это чистая клевета…
Клей оборвал Гарольда:
— Выживешь. Не волнуйся. Никто не ждет правды от прессы. Вопрос в другом: как мне слезть с крючка?
— Предполагается, что политические деятели должны быть честными? — мстительно сказал Гарольд.
Блэз посмотрел на него:
— Мы все приложили руку. Ты рассказал историю. Я ее напечатал, а Клей… да, ему предстоит нелегкая схватка на выборах.
— Вот было бы хорошо, — сказал Клей, глядя на телевизор, на экране которого появился государственный секретарь, вылезающий из длинного автомобиля, — если бы удалось возбудить дело против «Американской мысли». — Воцарилась продолжительная пауза. Гарольд и Карл чувствовали себя неловко. Блэз с жалким видом уставился в пол. Клей терпеливо ждал. Когда он увидел, что Блэзу нечего сказать, он продолжал: — Я знаю, нелегко судиться с собственным сыном. Но если вы согласитесь, это сделаю я.
