Борис Кагарлицкий - Сборник статей и интервью 2006г.
Один из парадоксов никарагуанской политики состоял в том, что решающую роль во всех трех газетах играли представители одного и того же семейства - Чаморро.
Политика политикой, но раз в неделю представители клана встречались на семейной вилле и обсуждали текущие проблемы.
Чем более жесткую позицию занимали Соединенные Штаты, тем большей была зависимость от Советского Союза. Последствия этого сотрудничества, как и на Кубе, были двойственными. Помощь из СССР была совершенно реальна. Многие никарагуанцы получили советское образование. И совершенно не очевидно, что вернулись из Москвы или Ленинграда они такими уж поклонниками советской модели. Во всяком случае, не больше, чем Егор Гайдар, который в те самые годы начинал свою карьеру в качестве специалиста по Латинской Америке.
В области образования и здравоохранения были реальные успехи. Да и построенные по советскому образцу государственные предприятия не так уж плохо работали. Но тем не менее вирус бюрократической неэффективности и коррупции поразил никарагуанское общество.
Революционная элита, органически выросшая из все той же старой либеральной элиты, господствовавшей в Никарагуа еще до времен героического генерала Сандино и его убийцы Анастасио Сомосы Гарсиа, теперь все больше проникалась номенклатурным духом. Особняки «слуг народа» становились все более роскошными в условиях, когда населению не хватало буквально всего. Постоянные нехватки товаров официальная пропаганда объясняла вражеской блокадой, а контрреволюционная пропаганда приписывала неэффективности сандинистам и их советским покровителям. На практике имело место и то и другое.
Зигзаги политического курса оборачивались растущими разногласиями внутри правящего фронта. Одни лидеры представляли «жесткую линию», выступавшую за повторение кубинского опыта, другие настаивали на самобытности Сандинистской революции, третьи колебались между первыми и вторыми. Тем временем сам Советский Союз вступал в период агонии, готовясь оставить на произвол судьбы не только далекую Никарагуа, но и старого партнера Кубу.
В 1990 году сандинистская власть в Никарагуа провела свободные выборы - проиграла. Проведенные после голосования опросы показали, что изрядная часть избирателей поддержала кандидата либеральной оппозиции Виолетту Чаморро назло, чтобы проучить правящую партию. Никто не верил, что сандинисты просто так отдадут власть. И тем более не верили, что перевес Чаморро (очередной представительницы все той же достойной фамилии) окажется столь весомым. Но сандинисты признали свое поражение.
Буквально на следующий день в Никарагуа обнаружились тысячи «раскаявшихся», публично объяснявших всем и каждому: знай они заранее, что выборы всерьез, а власть может смениться, они бы ни за что не голосовали за оппозицию. Однако дело было сделано: революцию отменили по итогам голосования.
Несомненно, готовность признать итоги выборов 1990 года доказывает верность сандинистов своим изначальным демократическим принципам, от которых они - вопреки утверждению своих врагов - никогда не отказывались. Именно практический опыт сандинизма стал позднее важным моральным аргументом для президента Чавеса в Венесуэле. Когда Чавес говорит, что останется у власти лишь до тех пор, пока сохраняет поддержку избирателей, ему верят не только потому, что хотят верить, но и потому, что его заявления подтверждаются опытом Никарагуа.
Однако в 1990 году имели место и другие причины, менее идеалистические. Революция выдохлась и потеряла перспективу. Сандинистская элита чувствовала, что рассчитывать на помощь СССР больше не приходится, поддержка масс слабела, а между тем давление США усиливалось. Выборы оказались красивым и эффектным способом добровольной капитуляции.
Последующие 16 лет сандинистское руководство провело, перестраивая свои виллы и выступая с оппозиционных скамей в парламенте. Между тем положение в стране ухудшилось. Да, сандинистское правительство было неэффективным, бюрократизированным и под конец коррумпированным. Но последующие буржуазные администрации по всем этим показателям оказались не лучше, а многократно хуже сандинистов.
На сегодня Никарагуа одна из самых бедных стран Латинской Америки, уступающая по этому показателю только Гаити. 80% населения (4,2 млн. из 5,7-миллионного населения) живет менее чем на 2 доллара в день, а 47% (2,2 млн.) имеет менее 1 доллара в день. Кампания по ликвидации неграмотности, проводившаяся сандинистами, была прекращена, и теперь в стране каждый пятый житель не умеет ни читать, ни писать.
Сотни тысяч детей вообще не ходят в школы. Безработица и «частичная занятость» достигают 50%. Резко вырос разрыв между богатыми и бедными. Республика имеет огромный внутренний и внешний долг. Часть его недавно была списана иностранными кредиторами как безнадежная, но положение от этого не улучшается.
С каждым годом ностальгия народа по революционному режиму усиливалась, а готовность сандинистских лидеров повторить революционный эксперимент уменьшалась. Каждая новая избирательная кампания фронта оказывалась все более умеренной, а призывы к переменам сменились покаянными рассказами о том, как лидеры революции стыдятся своего прошлого.
Покаяние многим людям идет на пользу. Тем более что никарагуанским политикам есть за что извиняться перед своим народом. Только, как часто бывает, все перепуталось. Больше всего Ортега сожалеет теперь не о коррупции и неэффективности прошлой сандинистской администрации, а о недостаточном внимании к семейным ценностям и католической церкви, обещает не проявлять радикализма и не трогать собственность олигархии. На пост вице-президента он выдвинул Хайме Моралеса, банкира и бывшего контрас.
Проблема в том, что усидеть на двух стульях будет крайне трудно. Одно дело сколотить администрацию, набрав туда бывших революционеров вперемешку с бывшими контрреволюционерами, совсем другое - сделать так, чтобы подобная команда работала. Олигархия ждет от Ортеги продолжения привычного курса, а избиратели-бедняки - возврата к сандинистской политике. Удовлетворить и тех и других одновременно вряд ли удастся.
Никарагуа находится на распутье. С одной стороны, у администрации Ортеги перед глазами респектабельные образцы «умеренных левых», благополучно управляющих в Бразилии, Чили и Уругвае. С другой стороны - революционные примеры Венесуэлы и Боливии. Какой курс будет избран?
Нетрудно догадаться, что Ортега возьмет за образец своих коллег из Чили или Уругвая. Беда только в том, что по своим проблемам и социальной структуре Никарагуа ближе не к относительно развитым странам Южного конуса, а к нищей и нестабильной Боливии.
Разбуженные победой сандинистов ожидания масс неизбежно натолкнутся на пугливый прагматизм повзрослевших экс-революционеров. Хватит ли Ортеге старого политического капитала, чтобы в таких условиях удержаться на плаву, покажет будущее. Но одно очевидно: политический кризис в Латинской Америке еще далек от завершения.
БУДЕТ БОЛЬНО!
В прошлый раз Россия стояла на пороге вступления во Всемирную торговую организацию в самом начале 2000-х годов. Российское общество тогда весьма смутно представляло себе, что такое ВТО и не испытывало особого беспокойства. Зато ряд крупных отечественных корпораций были решительно против. Может быть, именно поэтому процесс присоединения к ВТО крайне затянулся.
На прошлой неделе стало известно о «решающем прорыве»: Москва и Вашингтон сумели достичь компромисса по спорным вопросам. Путь в ВТО открыт. Однако на сей раз общественная ситуация выглядит зеркально противоположной тому, что мы наблюдали пять лет назад. Российские корпорации, накопившие капитал и вышедшие на мировой рынок, относятся к ВТО вполне спокойно. Зато население нервничает. И не без основания.
Либеральные экономисты в очередной раз берут на себя роль психотерапевтов, успокаивая нас: Россия, даже не состоя в ВТО, сама всё делает так, как если бы уже там состояла. Хуже уже не будет. К тому же будет переходный период - примерно до 2012 года. Успеем приспособиться.
Показательно, что те самые люди, которые 15 лет назад объясняли нам, насколько население выиграет от приватизации, сегодня с таким же самодовольным видом доказывают преимущества ВТО. Нам ничего не грозит, повторяют они. Зато неизбежен рост конкурентоспособности.
Но что означает словечко «конкурентоспособность» применительно к конкретному человеку? В начале 2000-х годов протекционистские меры российской власти привели к бурному росту производства автомобилей или бытовой техники западными компаниями на нашей территории, создав условия не только для роста занятости, но и для нового подъема рабочего движения. Не будь этих протекционистских тарифов, автомобили «Форд» и «Хенде» прибывали бы в Москву не из Петербурга и Таганрога, а из Турции или Китая.
