Светлана Рябцева - Дети восьмидесятых
В пустяках мы не копались, не выясняли, кто прав, кто виноват, а просто поднимали на смех, утверждая мнение: умные люди скандалить по таким мелочам не станут.
Для подобных происшествий я предложила выучить наизусть оправдательную формулу: «А я чё, я ничё! Другие вон чё, и то ничё, а как чё — так сразу вон чё, вон чё!» Это одна оболочка без смысла, форма без содержания. Произносить её рекомендовали жалобным тоном. Ребята сразу пустили её в ход — гасили конфликты смехом, т. е. поднимались над ситуацией.
Дала ещё совет: — прежде чем предпринять что-либо воинственное, остановите себя и спросите: «Зачем я это собираюсь делать?» И окажется, что не надо ставить подножку, бить, толкать, кричать. Верно?
Соглашаются со мной, улыбаются — приняли. Но, к сожалению, не всегда получается. Вот, например, Антон. Только соберётся сам себя вдумчиво спросить, глядь — а руки-ноги уже что-то натворили. Ну прямо беда с ними! Но Антон за своё воспитание взялся всерьёз, тут мне делать нечего. И многие другие тоже. А вот за моё перевоспитание взялась администрация.
Ещё в I классе, год назад, я месяца полтора ходила следом за директрисой — требовала, чтобы в кабинет поставили нормальные парты (просить бесполезно). Парты были детям чуть ли не до подбородка, и некоторые ребята к моменту моего прихода в школу уже привыкли держать ручку вертикально: впору на китайскую грамоту переходить! Про осанку, зрение и не говорю. Начальство от меня отмахивалось, а недовольство копилось, хотя вопрос не решался. Но я не отступала — и парты малышовые все же нашлись. За ними десятиклассники сидели. От комментариев я удержаться не смогла — со всеми вытекающими последствиями…
Почти год вела уроки музыки и пения… «на пальцах», так как проигрывателя не было, а в кабинет пения не пускали. Тут я заработала славу конфликтного человека, который всё время высовывается: наверное, себя показать хочет. Все молчат, а ей всё не так!
Потом мои планы. Они были до неприличия короткими и до отвращения неэстетичными: тема не выделена красной пастой, цель не написана зелёной. Более того, я кощунственно презрела триединство обучающей, воспитывающей и развивающей задач, а писала что-то совершенно непонятное. При таких планах дети, конечно, ничему не могли научиться и никак не могли воспитаться. Какое уж там развитие!
Меня не понимали. Упорно, активно, на всех уровнях не понимали. Пыталась достучаться, рассказать, объяснить — безполезно. Только усиливалось раздражение.
Но я, по-моему, смогла понять проверяющих. Их всю жизнь учили работать с планами — желательно перевыполненными, жить по инструкциям и приказам и свято чтить Её Величество Бумажку. Читать бумажку, смотреть в бумажку, оценивать бумажку. Так тепло и удобно существовалось в этом бумажном мире! Наверное, чтобы приспособиться к нему, многим пришлось себя поломать и искорежить.
А тут вдруг бумажки нет! (Есть какая-то, но в ней ничего не понять, там всё не так, как положено.) Но без неё они совершенно беспомощны! Работу они оценивать не умеют, так как страшно далеки от неё. Но если попытаться прыгнуть выше головы и вдуматься, понять, тогда придётся высказать собственное мнение, а где его взять-то…
Чиновник любит подробный план, в котором все разложено по полочкам: работать по такому плану безопасно — всё оговорено заранее. И даже если многообразная хитроумная жизнь вдруг подсунет что-то неожиданное, это «вдруг» можно просто проигнорировать, сославшись на всемогущий план: нет там никакого «вдруг»! Но если идти не от планов, а от жизни, придётся мгновенно и точно прореагировать на изменения, оптимально разработать ситуацию, не отклоняясь от цели, т. е. нужны изрядная гибкость, находчивость, смелость. Вот тут-то и кроется опасность оказаться несостоятельным, обанкротиться: в ситуации неопределенности бумажкой уже не прикроешься, а значит, останешься голеньким. Из всех приёмов чиновник в совершенстве овладел только одним: запретить! Проверяя чужую работу, он всё, что видит, сравнивает с эталоном. Бумажным. Процесс проверки для него заключается в категорическом, бездумном отбрасываний всего, что не соответствует его заплесневелому эталону… Но если ты имеешь смелость не соответствовать да еще и стойкость не «отбрасываться» — ну, тогда держись!
В этом году над нами поставили нового завуча: директриса подбирала кадры по своему вкусу. Завуч энергично взялась за дело и в кратчайший срок нашу и без того тяжёлую жизнь сделала невыносимой. Никакой диалог с ней был в принципе невозможен: мы говорили на разных языках и цели наши были противоположны: наша — выстоять, её — уничтожить. Когда отношения раскалились до предела, я обратилась за помощью… куда только не обращалась. Потом поняла, что учитель перед лицом чиновника абсолютно бесправен и беззащитен. Одна опытная учительница сказала:
— Обращаться за помощью к вышестоящим чинушам может только наивный человек. Они же все одной породы. Вспомните русскую пословицу: «Завуч завучу глаз не выклюет» — и смиритесь.
— Нет, не смирюсь с оскорблениями и унижением. Бросить все и уехать? Не могу. У меня 37 детей.
Выручал юмор.
Ловит меня директриса в коридоре и раздраженно выговаривает:
— Почему это ваши дети так рано приходят в школу? И после уроков никак не выгонишь! А что это они делают на втором этаже? Нечего им тут лазать!
Это она случайно наткнулась на Катю, которая в коридоре у окна учила роль.
Отчитала и пошла дальше. Все вопросы у неё риторические, ответа она не ждёт и слушать не станет.
Спасаю остатки нервов — представляю себе картину: мы занимаемся и кладовке, Катя вышла в коридор, учит роль. Мимо идет директриса. Увидев девочку, заинтересованно спрашивает, чем она занята. Учит роль? Молодец. Директриса гладит Катю по головке, обещает прийти на спектакль и, поправив нимб и взмахнув белоснежными крылами, впархивает в голубой кабинет с розовой табличкой «Душа школы».
Именно так и представилось, потому что проявление внимания к ребёнку и деликатного обращения, с одной стороны, и появление нимба с крыльями, с другой, — события равно невероятные. Из области фантастики. В жизни всё проще.
В учительскую заглядывает мальчик (реликтовый мальчик, в нашей школе такие уже не встречаются) и вежливо спрашивает:
— Скажите, пожалуйста, Л.В. здесь?
Директриса жизнерадостно:
— Да, под столом сидит!
Мальчик смутился, извинился (!) и исчез.
Она обладает крайне своеобразным чувством юмора…
Доходило и до курьёзов.
— С.Л., вы слышали, что в теплице перебиты все стекла? Так вот, среди тех, кто бил, был мальчик из вашего класса.
— Не может быть. Мои могли нечаянно угодить снежком в окно, но сознательно устроить подлость не могли.
— А у меня фамилии записаны! — тихо ликует завуч.
И показывает мне листок с признанием одного из участников. Класс указан наш, а фамилия и имя незнакомые.
— Это не мой ученик. У нас такого нет.
Завуч разволновалась и… начала меня уговаривать:
— Ну как же не ваш, вы вспомните, посмотрите лучше…
Такой сюжет пропадает! Второй «Д» — варвары!
— Вынуждена вас огорчить: это всё-таки не наш мальчик.
Это она запомнит. И припомнит.
Или маленькая сценка для театра сатиры.
Прошу у директрисы ключ от зала — провести там урок пения. Она настораживается: ключ — это такая штучка, которой что-то от кого-то можно запереть. Славная вещица!
— Проводите в кабинете пения.
— Там покрасили пол.
— Тогда в классе.
— Нам нужен инструмент, пианино.
— Не дам!
— Но почему? — спрашиваю я, хотя и так ясно: она не может разрешить, если может не разрешить.
Она так устроена. Знает, что для дела, понимает, что надо дать, — и всё равно не даст. Тяжёлый случай.
Но урок-то надо проводить, никуда не денешься. Я настаиваю — у неё усиливается раздражение, которое и без того имеет хроническое прогрессирующее течение. Она постоянно натыкается то на наши идеи и новшества, то на наши подозрительные связи с детсадами и школами, с ТЮЗом и Театром кукол, с фотошколой и Дворцом культуры, то на моих активных детей. Да, нас тут слишком много. Но вместе с тем мы ничего, ну вот ничегошеньки противоправного не совершаем. Ничего такого, за что можно было бы объявить выговор или вынести приговор, в крайнем случае просто отругать за дело. Поэтому приходится вот так: -
— С.Л.! А почему это вы идёте в столовую впереди класса?
Или так:
— С.Л.! А почему это вы идёте в столовую позади класса?
Диалог по поводу ключа продолжается.
— Нечего делать в зале! Вечно там насорят…
— Мы ни одной бумажки никогда не оставляем.
— Нет! Не дам! Все кресла поломали!
— Но ведь не мы!
— Я сказала — не дам! В классе проведёте, ничего с вами не сделается!
— Это нецелесообразно! Если есть возможность провести хороший урок в зале, так почему я должна объяснять музыку на пальцах в классе?
