Язык и сознание: основные парадигмы исследования проблемы в философии XIX – XX веков - Александр Николаевич Портнов
Как неоднократно указывалось в литературе, на Мида оказали значительное влияние такие мыслители, как Ч.С. Пирс, В. Джемс, Дж. Дьюи, А. Уйхед. Исследователь американского прагматизма X. Тэйер даже считал Мида «эклектическим мыслителем»[629]. Но не будем забывать, что в XX веке практически каждый философ так или иначе использовал идеи своих предшественников и современников, часто даже и не ссылаясь на них. Кроме того, следует иметь в виду, что в философии (и тесно с ней в этом отношении связанной психологии) сознания и языка в нашем веке наметилось несколько, если так можно выразиться, сквозных идей. Они проходят красной нитью через многие, подчас мало связанные друг с другом направления, обогащаясь все новыми смыслами. Нам представляется, что в работах Мида как раз разрабатывается целый ряд идей такого рода. Это прежде всего:
1) формирование сознания, знака и значения в деятельности (понимаемой как социальное взаимодействие – интеракция);
2) представление об уровнях личности, сознания и самосознания;
3) идея социальных ролей.
Хотя сам Мид в некоторых работах называл свои взгляды социальным бихевиоризмом, он никогда не отрицал сознания как внутренней стороны опыта человека. Напротив, он придает большое значение объективному изучению становления сознания. Здесь мы можем зафиксировать первое противоречие системы Мида, присущее, кстати говоря, очень многим теориям онтогенетического (а тем более – филогенетического) становления психики человека. Как совершенно верно отмечает Ю.К. Мельвиль,
«последним объясняющим принципом для Мида является акт, действие или, говоря шире, поведение. И именно социальное, то есть коллективное, поведение или социальный акт, а не коллективный дух или сознание, как, например, у Дюркгейма или Кули, составляют, согласно Миду, самую суть общества, общественной связи и общности людей вообще. Сознание же – индивидуальное или общее – представляет собой аспект или сторону поведения и может быть объяснено только через него»[630].
Совершенно очевидно, что поведение, тем более социальное, коллективное (если, конечно, под социальностью не понимать поведение муравьев и т.п.), предполагает развитую психику. Все стремления «внести» ее извне, например, путем интериоризации либо каким-либо иным неизбежно наталкиваются на концептуальные трудности. Мид пытается решить эту проблему следующим путем. Исходной «клеточкой» становления сознания, личности и, в конечном счете, общественных отношений он считает интеракцию, взаимодействие субъектов, организмов, при котором происходит взаимное приспособление действий. Такое взаимодействие имеет место у всех организмов, обладающих достаточно развитой психикой. Приспособление осуществляется с помощью коммуникации. Сам же коммуникационный процесс рассматривается Мидом как усовершенствование того «специфического интеллекта, который свойственен позвоночным». Базовый, если так можно выразиться, уровень осуществления коммуникативного процесса обеспечивается за счет работы мозга, анализирующего и синтезирующего внешний мир и реагирующего на внешние раздражители. Однако применительно к собственно человеческому уровню коммуникации Мид вводит понятие смысла (sense), или значения (meaning). Мид нередко употребляет эти термины в одном контексте, часто через запятую. По сути дела, у него речь идет скорее о значении, как оно обычно понимается в философии и психологии. Поэтому в дальнейшем мы будем говорить именно о «значении» применительно к концепции Мида.
Итак, по Миду, значение возникает и существует как функция от взаимодействия индивидов, общественное опережает индивидуальное. Но как все же общественное входит в индивидуальное? Каким образом из жестов-действий, из жестов-актов возникают «значащие символы» (significant symbol; термин Мида), т.е. абстрактные, неизобразительные знаки, наделенные не ситуативным, а устойчивым, внеситуативным значением?
Мид полагает, что основным механизмом выступает в данном случае принятие роли «Другого», возникновение умения применять к себе установки, чувства, мысли других людей. Начальной стадией возникновения интерсубъективности «значащих символов» является все то же «разделенное действие», способность реагировать на действия других в соответствии с заложенным в них смыслом. В этом случае действия выступают как знаки, с которыми ассоциируются определенные результаты. Позднее они, будучи соотнесены с собственным поведением, начинают выступать как программы действий. Каким образом мог бы происходить переход от «значащего жеста» к «значащему знаку» – об этом у Мида нет ни слова, что вряд ли следует рассматривать в качестве крупного недостатка его концепции. Во-первых, в столь обобщенных концепциях, как мидовская, необязательно должны содержаться детализации. Во-вторых, в философских и психологических теориях начала века методологическая необходимость подобного рода моделей еще не была осознана в полной мере, а конкретный материал, который мог бы быть в данном случае использован, был еще очень незначителен по объему.
Итак, значение, по Миду, возникает как функция знака некоторого человеческого существа, соотнесенная с его последующим поведением и учитывающая поведение других людей. Если знак может сообщать о том, какое поведение он предполагает, то он обладает значением[631]. Здесь нужно сделать одну терминологическую, но и весьма существенную оговорку. Мид говорит не просто о «знаке», а почти везде о «жесте». Жест – это явление, которое в концепции Мида позволяет перекинуть мостик от действия к психике. Ведь жест есть прежде всего действие, его корни уходят в биологические свойства организма. С его помощью организм стремится выразить свои переживания и побуждения. Применительно к человеку жест выступает у Мида одновременно как ранняя стадия общественных действий и как протознак, из которого развиваются все остальные виды знаков. Имея в виду онто- и филогенетически ранние стадии конституирования знака (опять же «жеста»), Мид совершенно верно отмечает, что для существования значения не обязательно наличие сознания. Это утверждение может показаться странным, но оно справедливо для начальных этапов становления знака: значение первоначально действительно сводится к реакции на некоторый знак, и только затем значение этого знака начинает относиться субъектом к самому себе. В этом смысле схема Мида, согласно которой становление знака проходит два этапа, на первом этапе он приобретает значение «для других», и лишь затем и в силу этого – для самого субъекта, верна. Обсуждая проблему саморегуляции, как производную от проблемы механизмов принятия роли другого, Мид намечает интересную линию рассуждения: применительно к филогенезу критерием разума (mind) выступает способность организма к саморегуляции.
«В какой степени животное, – пишет он, – может принять роль другого и использовать ее для регуляции своего собственного поведения, в такой степени проступает то, что я называю разумом. Это единственный механизм, который предполагает возникновение умственного плана»[632] (курсив мой. – А.П.).
В современных ему бихевиористских концепциях психики ее развитие понималось прежде всего как усложнение реакций на внешние раздражители, позже, у К. Лешли и Б. Скиннера, речь шла о реакциях на сложные констелляции стимулов, о функционировании сложных образов этих стимулов как медиаторов непосредственных
