Патрик Шампань - Делать мнение: новая политическая игра
* Стоит, например, обратить внимание на то, какое расслоение порождает такая литературная передача как Апостроф. Она создала две категории писателей: тех, кто попал в передачу и всех остальных.
В этом смысле эволюция такой газеты как Либерасьон представляет собой показательный и убедительный пример процесса интеграции журналистского поля в поле политики: взбунтовавшись против зависимости прессы от господствующих представлений политики, Либерасьон родилась из намерения сокрушить информацию, контролируемую официальными органами (в особенности профсоюзными и политическими). Газета поставила себя в оригинальную, но крайне маргинальную позицию, отдавая предпочтение не официальным заявлениям, а репортажам с мест событий и политической трактовке, - в частности, в рубриках "справедливость", - тех сюжетов, к которым большая пресса относилась с пренебрежением или которые она помещала в мало престижные (социально и политически) рубрики типа "разное" или "происшествия". Вслед за стадией активной борьбы последовала профессионализация газеты, увеличение ее тиражей, что позволило ей войти в поле парижской прессы в качестве реального конкурента, этому процессу сопутствовало старение первоначального коллектива сотрудников газеты, предпочитающих разъездам сидячую работу в новых помещениях редакции, у телефонов. Эта совокупность журналистских стратегий с целью превратить Либерасьон в по-своему серьезное издание, не будет понятной до конца, если не видеть, что этим стратегиям сопутствовала быстрая интеграция газеты в тогдашнее поле политики. За обретение политической респектабельности (что в данном случае не является синонимом буржуазной респектабельности), о чем в ряду прочего свидетельствует та позиция, которую занимает в поле журналистики главный редактор газеты (еженедельный обзор хроники событий по радио, участие в теледебатах и т.п.) газета заплатила одновременным признанием иерархии политического поля. Признаки этого легко могут быть обнаружены на всех уровнях - это и изменения в подборе редакторов (в частности для рубрик "экономика" и "социальное", занимающих сегодня в газете ведущее место), которые теперь являются в основном выпускниками Высшей школы политических наук, и интервью с особо престижными личностями в политике (премьер-министр, президент Европейского парламента, архиепископ Парижа, которые повышают престиж самой газеты и т.д.). Концепция политики этой газеты таким образом приспосабливается к той, которую навязывается журналистскому полю полем политики: так, например, первая страница газеты больше не предоставляется никому неизвестным личностям, глубоко страдающим от диктата/256/ "правосудия по классовому принципу", теперь там, как в любой другой ежедневной газете, может быть, лишь под несколько иными заголовками, публикуются заявления политических и профсоюзных лидеров.
Реальные группы и коллективные актеры
Уличные манифестации дают удобный повод, чтобы реально поставить классический вопрос о представлении, который уже давно не может разрешить политическая мысль. Политика в значительной мере является борьбой за то, чтобы знать, кто имеет право на публичное высказывание, и от имени кого. Политика есть борьба за предоставление слова и искусство высказываться от имени групп. Современные общества в силу их морфологического строения нуждаются в патентованных выразителях мнения и представителях, уполномоченных выражать то, что думают "группы", которые являются не столько реальными совокупностями индивидов, сколько структурами, порожденными политической метафизикой. Это становится ясным, когда задаешься вопросом о природе "групп", отдельные агенты которых называют себя их представителями. Еще Дюркгейм противопоставлял структурированные профессиональные группы отдельным индивидам, незнакомым друг с другом и идущим друг за другом к избирательным урнам [13]. Не будет большим преувеличением считать, что суть политической игры состоит как раз в своего рода работе по социальному конструированию политических групп, более или менее однородных или реальных, то есть в производстве коллективных актеров, которые могут легитимно участвовать в политической борьбе и слово которых признается политическим, т.е. как слово группы, а не как простое индивидуальное высказывание. Признание "права на манифестацию" и на публикацию в прессе репортажей о манифестациях, означает нечто большее, чем просто признание свободы слова. Китайские власти хорошо это понимали, когда они заранее отказали движению студентов в какой бы то ни было представительности и объявили "нелегальными три зародыша независимых организаций, основанных бастующими студентами". Напротив, члены комитета по координации движения, передавая свои коммюнике через радиоустановки университетского кампуса в Пекине, отвечали, что только суд может вынести решение о легальности или нелегальности этих организаций, конкурирующих с организациями политического режима [14]. И в наших обществах постоянно идет борьба за легитимное право/257/ выступать от имени тех, кто не может или не умеет это делать. Постепенная бюрократизация профсоюзных аппаратов, в большей мере выражающих интересы аппаратчиков, чем доминируемых слоев, которых они представляли, объясняет развитие новых форм манифестаций, проходящих без участия традиционных профсоюзных аппаратов или направленных против них, как это показывает пример Франции, где "координационные комитеты" (студентов, медсестер, водителей грузовиков и т.д.), возникшие в ходе недавних манифестаций, претендуют на роль представительных организаций движения протеста, внося порой определенное смятение в правительственные структуры, которые перестают понимать, кто что представляет, насколько значимы и кредитоспособны те, кто таким образом выступает перед ними в качестве участников переговоров.
"Французы думают, что...", - приходят к заключению институты изучения общественного мнения, "Земледельцы хотят, чтобы...", - говорит министр сельского хозяйства в Брюсселе", "Хлеборобы Боса требуют...", - заявляют профсоюзы производителей, "Крестьяне такой-то коммуны приветствуют... ", - объясняет рядовой земледелец из маленькой сельской коммуны... Между этими разными, внешне похожими формулировками, существуют не только количественные или порядковые различия, потому что группы, выступающие коллективными субъектами этих высказываний представляют собой социальные реальности разной природы. Действительно, что общего между маленькой локальной группой или первичной группой, представляющей совокупность крестьян одной коммуны, знающих друг друга, связанных отношениями взаимопомощи и/или родства, ведущих чаще всего одинаковый образ жизни и имеющих одинаковые мнения, публично высказываемые каждым, благодаря чему группа укрепляет и поддерживает свою сплоченность, или группой профессионалов - объективной группой, объединяющей профессионалов, не обязательно знакомых друг с другом, но имеющих общие профессиональные интересы и стремящихся их защищать, или, наконец, группой, частично номинальной, статистической, абстрактной, или, если угодно, идеологической, такой, например, как "земледельцы" или тем более "французы"? Последние два обозначения претендуют на то, чтобы объединить в широкую совокупность индивидов, независимо от их возраста, доходов, профессии, местожительства или той фракции класса, к которой они принадлежат.
"Земледельцы", как и большинство категорий этого типа, соотносятся не с реальными группами, а с коллективами,/258/ изобретенными политикой и для политики. Рассуждения о социальном мире носят спонтанно субстанциональный характер и приписывают полноценное существование этим социально произведенным субстанциям, правдоподобность, неточность и расплывчатость которых достаточны для того, чтобы их можно было бы без особых противоречий использовать в повседневных разговорах. Например, каждый может думать, практически что хочет (в определенных пределах), о категории "земледельцы" (как о традиционном мелком хозяине или молодом современном земледельце, о населении, с которым соприкасаешься непосредственно, или просто как о литературных персонажах и т.д.) в зависимости от собеседника, обсуждаемой проблемы и типа конкретных персонажей, с которыми ассоциируется у него данная категория, а также в зависимости от биографии, круга чтения, профессии, возраста и т.д. каждого социального агента*. И, конечно, не будет большим преувеличением полагать, что) значительное число обыденных (и даже научных) дискуссий существуют лишь благодаря меняющемуся содержанию, которым индивиды наполняют эти коллективные структуры и тому недоразумению, в той или иной степени произвольному, которое они влекут за собой и которое они поддерживают. Поэтому недостаточно, как это делает М.Вебер, показать, в отношении выражения "интересы крестьянства", что "именно коллективные понятия, заимствованные из разговорного языка, порождают непонимание" [15], так как здесь речь идет не столько о логической путанице в понятиях, сколько о социально производимых концептах и коллективах, оказывающих социальное воздействие, а последнее как раз и является реальным. "Риторическая неясность", о которой сожалел Вебер, не может быть устранена простым "ясным, строгим и концептуальным понятием" [15, р.210], поскольку именно эта неясность является социально необходимым продуктом борьбы, которую ведут социальные агенты, заинтересованные в производстве или воспроизводстве этих коллективов и стремящиеся навязать одно единственное определение или разграничение из всех возможных. Эта борьба не имеет конца, поскольку речь идет о символической борьбе вокруг дефиниции коллективных сущностей, которые не существуют сами по себе и не могут, следовательно, навязать научно непререкаемую материальность своих собственных границ./259/
