Постмодерн. Игры разума - Жан-Франсуа Лиотар
647. Что является естественным выражением намерения? Посмотри на кошку, подкрадывающуюся к птице, или на зверя, который хочет убежать.
648. «Я уже не помню сказанных мною слов, но я точно помню о своем намерении: этими словами я хотел его успокоить». Что показывает мне мое воспоминание; что предъявляет оно моей душе? А что если оно не делает ничего иного, кроме как подсказывает мне эти слова! А может быть, и иные, еще точнее воспроизводящие ситуацию. («Я уже не помню своих слов, но, конечно, помню их дух».)
649. «Итак, тот, кто не владеет языком, не может иметь определенных воспоминаний?» Конечно, он не может иметь выраженных в языке воспоминаний, желаний или опасений и т. д. А воспоминания и т. п., выраженные в языке, это не просто стертые изображения подлинных переживаний; разве то, что является языковым, не переживание?
650. Мы говорим: собака боится, что хозяин ударит ее, но не говорим: она боится, что хозяин завтра ударит ее. Почему?
651. «Я помню, что тогда я охотно остался бы там подольше» Какая картина этого желания встает у меня в душе? Никакой вообще. То, что я вижу в своих воспоминаниях, не дает мне никакого ключа к моим чувствам. И все же я совершенно отчетливо помню, что они были.
652. «Он смерил его недружелюбным взглядом и сказал» Читатель рассказа понимает это; в его сознании не возникает на этот счет ни малейших сомнений. А ты заявляешь: «Ну да! Он примысливает значение, он его угадывает». Вообще-то нет. Вообще говоря, он ничего не примысливает и не угадывает. Но возможно также, что позже выясняется притворство враждебного взгляда и слов, или же у читателя остается сомнение в их подлинности, и тогда он действительно угадывает какую-то возможную интерпретацию. А в таком случае он прежде всего угадывает некий контекст. Он скажет себе, например: эти двое, которые здесь так враждебны друг другу, на самом деле друзья и т. д.
653. Представь себе такой случай: я говорю кому-то, что шел определенным маршрутом, руководствуясь заранее приготовленным планом. Я показываю ему этот план, составленный с помощью линий на бумаге; но не могу объяснить, в каком смысле эти линии являются планом моего движения, не могу дать никаких правил истолкования плана. И все-таки я следую этому чертежу, выказывая характерные признаки прочтения карты. Я мог бы назвать такой чертеж «приватным» планом, а явление, описанное мной, «следованием приватному плану». (Но конечно, это выражение очень легко приводило бы к недоразумениям.)
Ну а можно ли сказать: «Я как бы вычитываю по карте то, что некогда уже собирался действовать так, хотя никакой карты нет»? Но это всего-навсего означает, что в подобном случае я склонен заявить: «Определенные душевные состояния, о которых я помню, прочитываются мною как намерение действовать таким-то образом».
654. Вот в чем наша ошибка: мы ищем объяснение там, где факты следует рассматривать как «прафеномены». То есть там, где требуется сказать: играется такая-то языковая игра.
655. Речь идет не об объяснении некоей языковой игры нашими переживаниями, но о ее констатации.
656. С какой целью я говорю кому-то, что раньше испытывал определенное желание? Понимай языковую игру как то, что первично! А чувства и т. д. как способ рассмотрения, интерпретацию языковой игры!
Можно было бы спросить, как человек вообще когда-то пришел к словесному выражению того, что мы называем «сообщениями о прошлых желаниях или прошлых намерениях».
657. Представим себе, что такое высказывание всегда принимает следующий вид: «Я сказал себе: «Если бы я мог остаться подольше!»» Целью такого сообщения могло бы быть оповещение других о моих реакциях.
658. Представь, что мы всегда выражаем намерение человека такими словами: «Он словно бы сказал самому себе: «я хочу»» Это картина. Я же сейчас пытаюсь узнать, как употребляется выражение «словно бы сказать что-то самому себе». Ведь оно означает нечто иное, чем фраза: сказать что-то самому себе.
659. Почему, не ограничиваясь рассказом о том, что я сделал, я хочу сообщить ему и свой замысел? Не потому, что мой замысел тоже был чем-то совершавшимся в то время. А потому, что хочу сообщить ему что-то о себе, нечто, выходящее за рамки того, что тогда произошло.
Говоря, что я хотел сделать, я раскрываю ему свой внутренний мир. Но не на основе самонаблюдения, а с помощью некоторой реакции (ее можно было бы также назвать интуицией).
660. Грамматика выражения «Я хотел тогда сказать…» родственна грамматике выражения: «Я мог бы тогда продолжить».
В одном случае припоминается намерение, в другом понимание.
661. Я вспоминаю, что имел в виду его. Вспоминаю ли я при этом некий процесс или состояние? Когда оно началось, как протекало и т. д.?
662. В несколько иной ситуации вместо того, чтобы молча поманить человека пальцем, говорили бы кому-то: «Попроси N подойти ко мне». В таком случае можно сказать, что слова «Я хочу, чтобы N подошел ко мне» описывают мое душевное состояние в данный момент, а можно этого и не сказать.
663. Когда я говорю «Я имел в виду его», в моем сознании может вставать картина того, как я смотрел на него и т. д. Но эта картина всего лишь иллюстрация к некоей истории. Из самой картины в большинстве случаев невозможно вообще ни о чем заключишь; лишь зная эту историю, мы разбираемся в картине.
664. В употреблении слова можно разграничить «поверхностную грамматику» и «глубинную грамматику». То, что непосредственно запечатлевается в нас при употреблении слова, это способ его применения в структуре предложения, та часть его употребления, которую мы, так сказать, в состоянии уловить на слух. А теперь сравни глубинную грамматику, скажем, слова «подразумевать» с тем, какие ожидания вызывает поверхностная грамматика этого слова. Неудивительно, что в этом так трудно разобраться.
665. Представь, что кто-то с искаженным от боли лицом показывает на свою щеку и говорит «абракадабра!». Мы спрашиваем: «Что ты имеешь в виду?» А он отвечает: «Я имею в виду зубную боль». Ты тотчас же подумаешь: как можно под этим словом «подразумевать зубную боль»? Или же что означало: под этим словом подразумевать боль? И все же в каком-то ином контексте ты бы утверждал, что подразумевать то-то это как раз самая важная духовная деятельность при употреблении языка.
А не могу ли я сказать, что под «абракадаброй» понимаю зубную боль? Конечно, могу; но это некая дефиниция, а не описание того, что происходит во мне при употреблении слова.
666. Представь, что ты испытываешь боль и одновременно слышишь, как где-то рядом настраивают рояль. Ты говоришь «Это скоро прекратится». Совсем не одно и то же, имеешь ли ты в виду боль или настройку рояля! Конечно, но
