Средневековая философия и цивилизация - Морис де Вульф
Будет невозможно конечно же рассмотреть все из многочисленных и пространных доктринальных сфер, которые охватывает схоластическая философия. Следовательно, мы ограничимся этими доктринальными сферами, которые наиболее тесно связаны с цивилизацией. А именно: интеллектуализм, потому что он пропитывает всю жизнь этого столетия, хотя он принадлежит собственно к психологии (глава 8); метафизику, потому что она есть основа всей схоластической философии (глава 9); социальную философию, потому что она тесно связана с политической и религиозной жизнью (главы 10 и 11); и, наконец, концепцию человеческого прогресса, потому что для них, как для всего энергичного человечества, она является главной движущей силой жизни (глава 12).
Глава восьмая
Интеллектуализм
I. Интеллектуализм в идеологии
Интеллектуализм – это учение, которое относит все благородство, всю энергию, всю ценность физической жизни к факту познания. Ни одна философия не была более «интеллектуалистической», чем средневековая схоластика. Это доктрина света. Задолго до Декарта, но с другой точки зрения, Фома Аквинский и Дунс Скот подчеркивали важность ясного интеллектуального понимания. Схоластическая концепция чистой науки не только выдающаяся в своей психологии; она к тому же пронизывает все остальные отрасли своей философии, так что интеллектуализм одновременно и доктрина и метод.
Рассматриваемый в своем идеологическом аспекте, схоластический интеллектуализм – это блестящая форма идеализма[192], и он относит средневековых философов к семейству Платона, Плотина, Декарта, Лейбница и Канта.
Это явствует из простого примера. Я смотрю на двух черных лошадей, тянущих экипаж. Все, что мои чувства воспринимают в этой внешней информации, получает особое облачение, которое обладает временными и пространственными качествами[193]. Но я владею еще одной силой представления себе реального. Интеллект вытаскивает из этого чувственного содержимого представления о движении, о мускульной силе, о лошади, о жизни, о бытии. Это уничтожает конкретные условия, которые в чувственном восприятии связывают реальное с особым состоянием; это «абстрагирует» «quod quid est», что есть вещь.
Можно увеличить примеры при желании, но они лишь яснее продемонстрируют, что у нас есть бесчисленное множество абстрактных идей – представлений, например, о качестве и форме, о количестве, действии и страстях и так далее. Поистине человек обладает сокровищем этих абстрактных представлений; они столь же разнообразны, как и виды реальности, предполагаемые в комплексной информации чувственного восприятия, из которых всегда черпают абстрактную идею. Nihil est in intellectu quod non prius fuerit in sensu («Нет ничего в сознании, чего бы не было раньше в ощущении»). Ведь с точки зрения схоластики абстрагировать – это закон для интеллекта; его функция абстрагирования столь же нормальна, как физиологический процесс пищеварения. В тот момент, когда интеллект входит в контакт с реальностью, он реагирует на эту реальность, – на свою, так сказать, пищу, – посредством ассмиляции ее под себя и, следовательно, посредством лишения ее любого особого состояния.
Естественно, возникает вопрос: как интеллект образует эти абстрактные представления посредством контакта с конкретными объектами ощущения? Схоласт ответил бы, сославшись на теорию intellectus agens (действующего интеллекта). Но это завело бы нас слишком далеко от наших целей [194]. Для нашего настоящего исследования важны только их выводы, а именно абстрактное знание отличается от чувственного восприятия не в степени, но в качестве. Ведь содержание наших абстрактных представлений – движение, сила и жизнь наших лошадей и экипажа в вышеприведенном примере – вполне независимо от особых связей времени и пространства и ото всех материальных условий, в которые реальность вовлечена как воспринимаемая чувствами. Следовательно, абстрактное знание выше чувственного восприятия; абстракция – это великая привилегия человека. Такое превосходство интеллекта и есть именно тот предмет благодарной гордости для схоластики, как это было для Платона и Аристотеля.
II. В эпистемологии
Интеллектуализм предоставляет также объяснение в эпистемологии проблемы ценности знаний; поскольку он устанавливает истину на твердом основании, в то время как он одновременно устанавливает пределы разума. Истина есть нечто, что свойственно интеллекту. «Поскольку истина состоит в определении того, чем является суть или чем она не является»[195].
Следовательно, уверенность, что не что иное, как firm (согласие с истиной), есть обладание пониманием и мышлением, она не зависит от воли, или от чувств, или от прагматичной продуктивности. В этом и состоит одно из основных отличий схоластической философии от существенной современной тенденции в эпистемологии, которая настаивает на неком «неинтеллектуальном» «критерии уверенности» [196].
Интеллект охватывает «существо», он может каким-то образом ассимилировать все: intellectus potest quodammodo omnia fieri. Более того, когда он схватывает существо, он непогрешим. Майстер Экхарт пишет, что «в образе Иезекииля», который со своей удивительной силой воображения превосходно выражает именно эту идею, «интеллект – это тот самый громадный орел с большим размахом крыльев, который спустился на Ливан и выхватил сердцевину кедра в качестве добычи, – то есть суть вещи – и общипал сверху зеленеющую крону»[197]. Ошибки в самом понимании нет, оно всегда верно в отношении существа, его объект правильный [198].
Ошибка состоит лишь в суждении, когда мы объединяем две концепции и заявляем, что их сути совпадают, хотя в реальности они находятся в разладе. Это следует из того, что разум в нашей жизни обладает истинной ценностью; это не сбившийся с пути блуждающий огонек, который уводит в сторону того, кто ему доверяет, – это факел, который освещает дорогу.
Но то, что понимает интеллект, лишь малая толика реальности, следовательно, нужно понимать, что у разума есть предел. Интеллектуальное знание несовершенно и неадекватно. Во-первых, потому, что наши идеи черпаются из сути чувственного восприятия, из чего следует, что мы не можем хорошо знать больше,
