Средневековая философия и цивилизация - Морис де Вульф
Простое объяснение такого педагогического явления, необычного для Средневековья, которое так сильно озадачивало историков, – это смешение вопросов философских и теологических в Summae, Quodlibeta, Quaestiones Disputatae и почти во всех средневековых трудах.
Если рассматривать лишь название Summa Theologica («Сумма теологии»), которое дали своим главным трудам Александр из Гэльса, Фома Аквинский, Генрих Гентский и другие, можно подумать, что это великие произведения, в которых философии нет места. Но пусть здесь не будет обмана. В этих пространных произведениях содержатся подлинно философские трактаты. Достаточно будет сослаться на часть великой Summa Фомы Аквинского, где можно найти целые трактаты по психологии, этике и юриспруденции[180].
Религиозная ментальность того времени создала также третью категорию связи, существующую не между философией и теологией, а между субъективными намерениями философов и объективными целями, которым они подчиняли все свои учения, которые были не чем иным, как обретением счастья. Взгляды всех были прикованы к будущей жизни. На полях Summa Contra Gentiles («Сумма против язычников»), грубым почерком начертанные самим Фомой, мы находим различные благочестивые мольбы (ave, ave Maria) [181]. Как писал Данте в «Божественной комедии», «хотя проклятым людям, здесь живущим, ⁄ К прямому совершенству не прийти, ⁄ Их ждет полнее бытие в грядущем» (пер. М. Лозинского), так и интеллектуалы XIII века соотносят свои исследования, какие бы они ни были – астрономия, математика, науки наблюдения, а также философия, – со своими личными стремлениями к христианскому счастью.
Не было разницы между ними и художниками, скульпторами или архитекторами, которые также трудились во славу Господа и собственного спасения, или даже правителями и королями, которыми двигало желание не попасть в ад и заслужить небеса и которые не скрывали этого в своих официальных актах. Но намерение было делом духовного сознания, оно менялось безотносительно политики королей, или красоты произведений искусства, или ценности философской системы. Схоластики в этом случае прибегли бы к знаменитому отличию finis operis (работы как таковой) от finis operantis (намерение, с которым она была сделана).
Подводя итог: ни общественное превосходство теологов, ни состав теологической апологетики, ни религиозные тенденции мыслителей не были препятствием к независимости философии. Однако эти три факта вполне проясняют, что философия в XIII веке тоже купалась в общей религиозной атмосфере, которая пропитывала все остальное.
V. Подчиненность философии католической теологии в свете этого анализа
Но, поскольку мы подняли в общих чертах вопрос отношений между философией и религией в XIII веке, есть последняя категория связей, о которых осталось поговорить и которые очень близко соприкасаются с самой философской доктриной, – запретительное или негативное подчинение философии теологии. Глубоко убежденная, что католическая догма есть выражение непогрешимого слова Божьего; убежденная, с другой стороны, что истина не может ниспровергнуть истину без ниспровержения принципа противоречия и без вовлечения всех этих убеждений в руины ниспровержения, схоластика приходит к следующему заключению: философская доктрина не может в действительности противоречить теологической, значит, ей запрещается делать это.
Чтобы понять точное значение этого запрещения, мы должны рассмотреть три пункта: во-первых, оно основано на принципе солидарности с истиной, во-вторых, оно затрагивает отказ от противоречий, а не подтверждение несомненных доказательств, и, в-третьих, оно влияет на философию лишь отчасти, то есть настолько, насколько ее сфера принадлежит одновременно (но с иной точки зрения) теологии. Давайте рассмотрим каждый из них по очереди.
Истина не может противоречить истине. Фома Аквинский пишет, что музыка зависит от применения математических принципов, которые, следовательно, не могут идти вразрез, но она не имеет отношения к их обоснованности, – это не ее дело. Допуская факт откровения – а в середине Средних веков никто не ставил это под сомнение, – отношение схоластиков логично. Генрих Гентский решает этот вопрос лаконично, когда говорит: «Если мы допустим (supposito), что теологические доктрины верны, мы не можем допустить, что другие доктрины могут им противоречить»[182].
То, что запрет является исключительно негативным по характеру, явствует из статута факультета искусств 1272 года. Этот статут просто предписывает «артистам» (artistae) «determinare contra fidem»; но он не приказывает им «determinare pro fide»[183]. Никто не следует этому простому правилу с большей широтой ума, чем это делал Фома Аквинский; и его знаменитая позиция относительно вечности мира есть достаточное доказательство этого факта. Так, Библия учит, что Бог создал Вселенную в мгновение ока. Чтобы избежать возражения против этой догмы, Фома игнорирует тезис, что Вселенная вечна. Но он утверждает, что идея о вечном творении не противоречива, потому что вечность мира не будет в оппозиции ее случайности[184].
И наконец, что касается воздействия на философию, этот запрет относится только к вопросам, которые толкуют и философия, и теология. Запрет не имеет силы, если только не затронуты обе сферы, следовательно, на философию оказывалось влияние лишь в очень ограниченной степени.
С таким пониманием схоластической концепции мы можем стремиться оценить истинность их взгляда на взаимоотношения философии и теологии.
Результаты конечно же будут разнообразными в зависимости от принятия или непринятия христианства и особого значения придаваемого идее откровения. Но мы здесь имеем дело с исторической проблемой. Несомненно, с этой точки зрения не может быть сомнений относительно положения, которое фактически занимала схоластика XIII века.
VI. Решение и урегулирование этой проблемы
Теперь мы в состоянии оценить общепринятый взгляд схоластической философии, который был дан в начале этой лекции. Определение, которое цитировалось – принятое большинством историков средневековой философии, – представляет схоластическую философию как по существу религиозную.
Конечно, можно сказать о схоластической философии, что она в значительной степени подпитывается религией. Однако это верно в настолько общем смысле, что этот факт оказался нерелевантным для целей определения. Эта философия развивалась в общественной атмосфере, в которой религия была главенствующей. Под чарами такой ментальности теологические исследования пользовались большим престижем, чем философские. Близость факультетов теологии и философии привнесла нечто вроде страсти к комбинированию (но не смешиванию) философских и теологических вопросов в одном труде. Наконец, в отношении сферы морали философия считалась интеллектуалами Средневековья предварительным шагом к стремлению к счастью. Но это религиозное влияние затрагивает всю остальную
