Язык и сознание: основные парадигмы исследования проблемы в философии XIX – XX веков - Александр Николаевич Портнов
§ 2. Сознание «жизненного мира» и язык
Гуссерль, по сути дела, только наметил контуры «жизненного мира», развита эта проблематика была его учеником А. Шюцем, а после смерти последнего ею занимался Т. Лукманн. В настоящее время проблематика «жизненного мира» занимает важное место в социологии (главным образом зарубежной)[235], в исследовании сознания, мышления и языка[236], а также в культурологии[237].
Какова же конструкция «жизненного мира»?[238] Прежде всего, говоря «мир», представители данного направления не имеют в виду его онтологический статус. «Мир» здесь – скорее метафора. В действительности речь идет о «конечных областях значений», каждой из которых человек может приписывать свойство реальности. Более того, хотя «жизненный мир» не обладает самостоятельным физическим существованием, он в значительной мере и есть та реальность, с которой и взаимодействует человек. Всегда существует такой срез реальности, который «нормальный человек», находящийся в бодрствующем состоянии, воспринимает как «просто данное» (fraglos erlebt). Мы застаем этот мир таковым и вписываемся в его структуры: «это погружение в уже готовый данный мир, будь то приобретение опыта, размышление, оценка или действие», и именно в этом мире, «оказывающем... преодолимое сопротивление и налагающем определенные ограничения», человек может «достигать взаимопонимания с другими и действовать с ними совместно»[239].
Все знание «жизненного мира» в принципе устроено «типично» или даже «прото-типично»: ведущее место занимают наиболее общие, универсальные абстракции чувственного, практического и вербального опыта. Они обладают наибольшей прегнантностью (о чем писал еще Э. Кассирер в третьем томе «Философии символических форм») и благодаря этому легко запоминаются и воспроизводятся[240]. А. Шюц и Т. Лукманн распространяют понятие типики на механизмы наглядных форм мышления и практических рассуждений. Несложно заметить, что «типика» выполняет в их гносеологии структурное место категориальной природы рассудка в понимании Канта. В то же время в опыте всегда есть атипическое. Мы сталкиваемся с предметами, ситуациями, отношениями между предметами, которые ранее нам не встречались, поэтому мы затрудняемся их понять. В целом, полагают Шюц и Лукманн, существующие в обществе модели знания так или иначе могут помочь в интерпретации атипичного. Кроме того, в опыте каждого человека существуют атипичные фрагменты.
В принципе, считают Шюц и Лукманн, возникновение и функционирование типизаций возможны до и вне языка. Сама структура языка предполагает определенный уровень типизаций, но типизации не обязательно требуют наличия языка. Это доказывается наличием «эмпирически-генетических типизирующих схем»[241] у ребенка на доречевой стадии. Тем не менее язык, полагают авторы, играет очень важную роль в функционировании знания «жизненного мира». Каждый из нас от рождения попадает в такую ситуацию, в которой конкретный национальный язык представляет собой важный компонент исторически сложившегося социального мира. Язык в представлении Шюца и Лукманна – это «система типизирующих схем познания», основанная на идеализациях «непосредственного субъективного опыта». Отделяясь от субъективности, эти схемы приобретают качество объективированности, тем самым становясь для каждого отдельного субъекта социальным априорным знанием. Таким образом, у нормального взрослого человека в естественной ситуации типизация оказывается переплетенной с языком. В каждом обществе присущая ему система обыденного знания отображена в семантико-синтаксических полях языка. Каждый тип находит благодаря языковой объективации свое место в системе семантического членения языка. В силу системной объективации через язык происходит дальнейшее отделение знания от субъекта, его, если так можно выразиться, десубъективизация. Таким образом, возникает возможность образовывать систему типизаций, где каждый элемент зависит от целостности, а целостность слагается из иерархии элементов. При этом продолжают существовать типизации вне языка, но все же большая часть типизаций жизненного мира объективирована с помощью языка.
Здесь нужно отметить следующее. Говоря о «языковой объективации», Шюц и Лукманн не имеют в виду, что определенная часть (большая или меньшая) нашего сознательного опыта способна к объективации с помощью языка. Напротив, язык в своих значениях и есть опыт «жизненного мира», т.е. обыденное знание, то, что было релевантным и для предшественников и в силу этого отложилось в языке как типическая схема опыта. Изменения в значениях языка, пишут Шюц и Лукманн, можно рассматривать как изменения в социальной значимости тех или иных фрагментов опыта. Некоторые из них становятся иррелевантными и исчезают, другие становятся более значимыми – для отдельных личностей, групп, классов, что влечет за собой образование полей значений и изменения в уже существующих. Тем самым для каждого вступающего в жизнь жизненный мир уже в значительной степени структурирован языком.
Интересна трактовка речевого онтогенеза в философии «жизненного мира». Если язык действительно, как полагают Бергер и Лукманн,
«навязывает необходимые способы понимания и устанавливает тот порядок, в котором они имеют смысл и для членов общества»[242],
и даже, как считает представитель феноменологической социологии А. Сикурель,
«фильтрует деятельность сознания на входе и выходе»[243],
то естественно проанализировать его становление. Исходный пункт рассуждения в данном случае – это установление так называемого «мы-отношения». Несмотря на то, что формы выражения, на которых основан язык, отмечает Лукманн, в известном смысле должны быть
«„объективированными“, объективизированные формы выражения еще не образуют знаковую систему. Конституирование знаков предполагает другой межсубъективный процесс: отражение себя в другом и обратно»[244].
Отражение «себя в другом», взаимодействие двух сознаний действительно выступают важными моментами социального взаимодействия и осознания мира, что позволяет координировать два потока сознания в подлинной синхронии. Как же оно достигается?
Решающую роль здесь играет взаимодействие следующих моментов. Ребенок, как правильно отмечают Шюц и Лукманн, не рождается социальным существом; его первые реакции если не «биологичны», то уж в любом случае «до-социальны». Тем не менее в реальной ситуации воспитания ребенка взрослые всегда ведут себя так, как если бы существовало действительное «мы-отношение», т.е. ребенок реально обладал бы сознанием и самосознанием. В этой ситуации «обоюдного отражения опыта» происходит наделение значением жизненных проявлений ребенка, в том числе ранних форм его коммуникации. Это делает возможным возникновение субъективных знаков и значений. Но поскольку «мы-отношение» имеет место в конечном счете в социуме, а не в «социальном мире, ограниченном двумя индивидами»[245], то происходит
