Мальчики, вы звери - Оксана Викторовна Тимофеева
По мысли Рене Жирара, чья философская антропология основана непосредственно на анализе этого феномена, за ним скрывается универсальный механизм канализации насилия, который позволяет человеческим обществам сдерживать агрессию всех против всех и предотвращать эскалацию социальных конфликтов. Причина большинства конфликтов — миметическая структура человеческого желания, внутри которой неизбежно возникают зависть и жажда мести. Насилие порождает насилие; нас затягивает в воронку взаимной агрессии, но из нее есть простой выход: вместо того, чтобы ненавидеть друг друга, мы находим кого-то, кого договариваемся считать главным носителем всего, что считаем злом: «Всякое сообщество, охваченное насилием или каким-нибудь превосходящим его силы бедствием, добровольно бросается в слепые поиски „козла отпущения“»[176]. Всеобщее насилие таким образом перенаправляется на одного-единственного индивида, на которого мы возлагаем бремя вины и которого мы воодушевленно травим, наказываем, исключаем или уничтожаем. Поиск козлов отпущения — это бессознательный механизм, консолидирующий человеческие сообщества и позволяющий его членам безнаказанно преследовать жертв, считая такую практику морально оправданной. Жирар описывает этот механизм как своего рода антропологический инвариант, на котором основана вся система жертвоприношения, и истинную суть которого обнажает христианство.
Обратим внимание, что в христианской традиции принимающего смерть за грехи всего человечества Христа сравнивают с первым, заколотым, козлом Йом-кипура, в то время как Варавву, которого должны были распять рядом с Христом, но отпустили, — с изгнанным в пустыню козлом отпущения. В философии Жирара козел отпущения — это одна из фигур в рамках более общего понятия заместительной жертвы. Смерть Христа демонстрирует истинное лицо любого виктимблейминга: жесточайшей казни подвергают не настоящего преступника, а невиновного человека, который призывал к любви, миру и доброте. Он воплощает не дьявольское зло, но благодать Бога, который приходится ему отцом. В фигуре Христа Жирар распознаёт абсолютного козла отпущения, взявшего на себя все наши прошлые, настоящие и будущие грехи. Его смерть — это наше спасение; его распятие должно стать последним в череде жертвоприношений и остановить поиски и преследования козлов отпущения раз и навсегда, положив конец архаичной традиции жертвенного насилия. Грехи искупает не воздаяние, но прощение.
Из всех чудес, совершенных Христом при жизни, исцеление бесноватого в стране Гадаринской подходит ближе всего к этому же посылу: нужно положить конец нескончаемо длящемуся насилию. Жирар пишет, что одержимый — «узник собственного безумия», но в каком-то смысле он свободнее других: он живет за пределами города, в пустыне, и может ходить обнаженным. Он не связан никакими социальными условностями: одно это, должно быть, сильно раздражало его соплеменников. Его психическое расстройство перемежается эпизодами ремиссии, «во время которых больной возвращается в город». Каждый раз, чувствуя приближение очередного кризиса, он отправляется в добровольное изгнание, бежит из города, но жители Гадары не хотят его отпускать, ловят и сковывают цепями[177].
Жирар указывает на некую патологическую цикличность в отношениях между этим несчастным и группой горожан, для которых он становится козлом отпущения. Почему этот человек сам наносит себе раны камнями? Потому что его били камнями другие. Среди могил он ищет убежища от соплеменников, от которых регулярно терпит насилие: «Ясно, что в каком-то смысле они от этой драмы получали удовольствие и даже нуждались в ней, раз они просят Иисуса немедленно покинуть их страну и больше не вмешиваться в их дела. Эта просьба парадоксальна, поскольку Иисус только что мгновенно и без малейшего насилия достиг окончательного исцеления одержимого, то есть того самого результата, к которому они притворно стремились с помощью своих цепей и оков, но которого в реальности не желали»[178]. По Жирару, «терапевтический успех Иисуса»[179] заключается в том, что он может положить конец порочному кругу насилия. Но, кажется, это совсем не то, чего бы хотелось гадаритянам: «Местные жители просят, чтобы Иисус покинул „пределы их“. И Иисус выполняет их просьбу без единого слова. Исцеленный хочет последовать за ним, но Иисус говорит ему остаться со своими»[180].
Еще один легендарный персонаж, о котором пишет Жирар и который представляет особенный интерес для моих размышлений, — это Эдип. Он был обвинен в таких серьезных преступлениях, как инцест и отцеубийство, признан виновным в том, что навлек мор на свой родной город Фивы, и изгнан из города. Однако не следует забывать, что изначально это его обрек на верную смерть его отец Лай, бросив малыша в пустыне со связанными ногами. Жирар ссылается на гипотезу Мари Делькур о том, что маленький Эдип тоже был козлом отпущения: «Оставление слабых или больных детей крайне распространено, и его, безусловно, следует связывать с жертвой отпущения, то есть с единодушным основанием всех жертвоприношений»[181]. Однако этот акт превентивного детоубийства со стороны отца прячется за грузом вины, возложенной на Эдипа.
Вернемся теперь к козлятам, которые превратились в волков, забрались на дерево и смотрят на мальчика через окно спальни. Как толкует это сновидение Фрейд, опираясь на сюжет сказки братьев Гримм, седьмой козленок — сам Человек-волк — прячется в корпусе настенных часов, пока волк пожирает остальных. Далее следует предположить, что он — то самое седьмое животное, которое, как в истории с Ноевым ковчегом, должно быть принесено в жертву. Не случайно маленький Панкеев отождествляется с каждой из трех заместительных жертв, о которых пишет Жирар: гадаринский бесноватый, Христос, Эдип. Одержимость мальчика стаей бесов-волков достигает кульминации в тотемическом моменте тревожной истерии; его невроз навязчивости соответствует фазе набожного уподобления Христу, который прогоняет бесов, но сам послан на смерть Богом-Отцом; наконец, он одержим собственным отцом, от которого, как утверждает Фрейд, маленький Эдип бессознательно желает получить похожее наказание.
Что же до остальных козлят, то волк, вероятно, всех их съел,
