Биологическое обоснование пессимизма - Владимир Федорович Чиж
Конечно, нельзя отрицать, что огорчения, нравственные страдания в продолжении многих лет имеют влияние на здоровье; по влияние их так незначительно, что психиатры не могут хоть бы приблизительно определить величину этого влияния. Вследствие незначительности этой величины мнения психиатров о значении высших чувствований в этиологии душевных болезней весьма несходны между собою; действительно, это влияние так незначительно, что нет двух таблиц причин душевных болезней, в которых цифры о больных, заболевших от нравственных огорчений, были бы сходны между собою. Очевидно однако, что с развитием психиатрии все меньше и меньше придается значения высшим чувствованиям в происхождении душевных болезней. Если бы высшие чувствования имели значение в сумме наших страданий, то, конечно, в заведениях для душевно-больных было бы очень много лиц, перенесших большие огорчения; однако, я настаиваю на этом, в заведениях для душевно-больных очень мало лиц с высоко-развитыми высшими чувствованиями, и вообще лиц испытавших большие „несчастья“. Нужно сознаться, что с горя с ума не сходят, не сходят с ума от любви, от мучений совести, от честолюбия, от сочувствия к бедствиям человечества, от нравственных унижений. Человечество обречено на более тяжелые страдания, чем перечисленные, и эти-то настоящие страдания разрушают здоровье и всего организма и головного мозга... La Mettrie66 был прав, сказав „Le chagrin est ни vrai mal physique“, и мы только то горе можем считать настоящим страданием, которое также разрушает здоровье, как „mal physique“; горе не отзывается на состоянии здоровья, как бы не было оно возвышенно, не имеет существенного значения в сумме наших страданий.
Мы все до такой степени привыкли преувеличивать значение горя, то-есть нравственных страданий и игнорировать настоящие страдания, что сказанное мною здесь для большинства покажется преувеличением и даже парадоксом, но я вполне убежден, что рано или поздно люди откажутся от своих старых заблуждений и будут трезво смотреть на действительную жизнь с ее настоящими страданиями. Это заблуждение крайне вредно, потому что мы совсем позабыли ценить истинные страдания, благоговеть перед истинной добродетелью и поклоняемся „героям и героиням“, достойным презрения и негодования. Пока только наш гениальный Л. Н. Толстой вполне верно понял всю лживость поэтов и романистов.
Он говорит: „Как изображаются герои и героини, представляющие идеалы добродетели? В большинстве случаев мужчины, долженствующие представить нечто возвышенное и благородное, начиная с Чайльд—Гарольда и до последних героев Фелье, Троллопа, Мопассана — суть ни что иное, как развратные тунеядцы ни на что, ни для кого не нужные... я говорю о типе обычном, представляющем идеал для массы, о том лице похожим на которое старается быть большинство мужчин и женщин“67. Вследствие ложного представления о значении высших чувствований, мы с волнением читаем описание микроскопических страданий развратных тунеядцев и не хотим понять великих страданий настоящих героев; настоящими-же героями мы должны считать сельских обывателей, потому что, как вполне верно выразился один губернатор, „уплата сельским населением государственных и земских повинностей составляет одно из важнейших отправлений жизни сельских обывателей“. Когда люди откажутся от этого грубого заблуждения, тогда образованные люди не будут говорить, что они „работают для своего отечества“, „приносят пользу своему отечеству“, „служат общему благу“ и. т. и.; теперь же никто и не замечает наивной лжи этих „тружеников“ „за приличное вознаграждение“. Чтобы понять, как нелепы подобные фразы, стоит лишь сообразить, как много лиц желало-бы получать такое жалование, какое получают те, „которые работают на пользу своего отечества"68 и как мало вырабатывают те, „одно из важнейших отправлений жизни" которых составляет уплата податей, идущих на жалование „служащим общему благу". Не трудно попять, кто из них работает на пользу отечества, кого следует уважать, чьим страданиям нужно сочувствовать и по мере сил помогать.
Еще раз оговариваюсь, что я не отрицаю существования нравственных страданий, не отрицаю и того, что, к счастию, есть люди, у которых эти страдания достигают большой интенсивности; но, к сожалению, таких людей так мало, что романисты не могут создавать положительных типов и в герои возводят „развратных тунеядцев, ни на что и никому не нужных“.
Даже для тех немногих, которые избавлены от нищеты и работы, огорчения играют такую ничтожную роль, что, напр., во Франции, где так много кричат о горячей любви к республике или монархии, политические перевороты не оказывают ни малейшего влияния на заболевание душевными болезнями; казалось бы, что республиканцы должны были страдать 2-го декабря, а бонапартисты — 4 сентября; однако эти страдания не свели с ума ни одного республиканца и ни одного бонапартиста; правда, на психопатов революции производят известное воздействие и они громко кричат о своих „страданиях“. Весьма интересны в этом описании воспоминания Токвиля о революции 1848 г.69; психиатр Trelat назвал среди коноводов толпы, ворвавшейся в Национальное Собрание, нескольких своих пациентов; только таких лиц эта события приводят в заведения для душевно-больных; здоровые же и республиканцы и монархисты ели с прекрасным аппетитом и крепко спали, и при торжестве и при поражении своей партии; для обывателей и при республике и при монархии взнос податей был, есть и будет одним из главнейших отправлений жизни.
Если, по существу, высшая духовная жизнь и может давать больше наслаждений, чем страданий, то все-таки теперь громадное большинство живет так, что главное содержание их жизни — борьба за кусок хлеба, а потому высшие чувствования не могут играть большой роли в их жизни; поэтому самый вопрос о том, что преобладает — страдание или наслаждение — в нашей высшей духовной деятельности, имеет лишь теоретический интерес. Если-бы мы могли доказать, что высшие наслаждения в жизни большинства во много раз сильнее страданий, это нисколько не опровергло-бы нашего основного положения о преобладании страдания над наслаждениями в существовании людей.
