Биологическое обоснование пессимизма - Владимир Федорович Чиж

Владимир Федорович Чиж

БИОЛОГИЧЕСКОЕ ОБОСНОВАНИЕ ПЕССИМИЗМА.

The first and last step in the education of the scientific judgement is humidility. (Faradey. Christian Thought. 1884).

Пессимизм и оптимизм, по всей вероятности, одинаково древни; пессимизм всегда и всюду был мировоззрением большинства, что однако не мешало оптимизму иметь своих защитников, даже, столь гениальных, как Лейбниц. В наше время наибольшее влияние имеют крайние пессимисты  Шопенгауэр и Л. Толстой; не мало однако лиц крайне критически относится к этим мыслителям и готовы объяснить их пессимизм их личными особенностями, складом жизни. Действительно, учение Шопенгауера стояло в резком противоречии с собственной его жизнью, почему это учение может считаться не убеждением автора, а просто рядом парадоксов. Противники пессимизма самый успех пессимистического учения Шопенгауера объясняют состоянием общества в наше время, особыми, временными условиями политической и общественной жизни; нельзя отрицать, что успех учения Шопенгауера, не содержащего ничего нового, объясняется чисто внешними условиями1. Такое параллельное существование двух совершенно противоположных мировоззрений как нельзя более доказывает, что ни одно из них не имеет твердого научного обоснования; ведь не могут быть две истины: или пессимизм или оптимизм ложен; или, наконец, оба эти учения ложны. Очевидно, что метафизически невозможно решить спора между пессимизмом и оптимизмом, что если противники будут оставаться на той почве, на какой вели споры до сих пор, оба мировоззрения будут иметь своих защитников и поклонников, в зависимости от их личных вкусов, от общественного положения и т. п. Как вполне справедливо замечает Лопатин2, вопрос этот не разрешим для философии, потому что „количественно пытаются измерить то (чего в жизни каждого отдельного человека больше: страданий или удовольствий), для чего природа не дала никакой точной математической мерки“.

Соглашаясь с Лопатиным, что пока этот вопрос не решен именно потому, что хотели измерить величины — страдания и удовольствия — не поддающиеся измерению3, я постараюсь доказать, что научно мы вполне ясно и точно можем определить, чего больше в человеческой жизни — страдания или наслаждения. Биология может вполне определенно разъяснить нам, кто был прав — пессимисты или оптимисты. Для всякого мыслящего человека важно знать, чего больше, страданий или удовольствий, во всем мире; нужно выяснить вообще, что дает жизнь больше — страданий или наслаждений. На этот вопрос не могли правильно ответить философы, во наука может дать вполне точный ответ, и в этом, конечно, великое превосходство науки, не допускающей двух отрицающих друг друга истин. Биология дает вполне ясный и определенный ответ, разъясняет нам, чего больше на земле страдания или наслаждения.

Народная мудрость и философия сравнивали две величины, не поддающиеся измерению — количество страдании и количество удовольствий; так как мы не можем измерять эти величины, то не могло быть и окончательного точного решения вопроса. Правда, для громадного большинства доступно непосредственное сравнение этих двух величин, и потому всегда и всюду большинство были пессимисты; но сравнение на глазомер, без какой либо мерки, не убедительно, и потому столь гениальный мыслитель, как Лейбниц, легко мог создать гипотезу, из которой вытекало, что наслаждений должно быть больше, чем страданий. Доводы Лейбница были так убедительны (конечно, в виду превосходства его умственных сил), что даже такой тонкий и трезвый ум, как Вольтер, был увлечен доказательствами Лейбница. Кандид Вольтера доказывает, что Вольтер находился под влиянием учения Лейбница; только этим увлечением можно объяснить, что Вольтер мог считать, что история Кандида опровергает оптимизм; к сожалению, судьба Кандида настолько хороша, что громадное большинство не смеет и мечтать о таком счастье, какое выпало Кандиду. Любой врач мог бы привести не одну „историю болезни“, более убедительно доказывающую, что страданий больше, чем наслаждений. Вольтер своим остроумным и гениальным, но не убедительным опровержением оптимизма указал, что для решения спора, тянущегося несколько тысячелетий, недостаточно здравого смысла даже гениальных людей, а необходимы знания, наука. Теми аргументами, которыми владеет мысль, не вооруженная знаниями, решить этого вопроса не могли самые гениальные мыслители, между тем биология дает нам самый ясный и категорический ответ.

Считаю необходимым заметить, что я берусь за решение этого вопроса, вполне сознавая свое ничтожество по сравнению с Лейбницем и Вольтером; но в том и состоит великое значение знания, что оно составляет непобедимое оружие в самых слабых руках, и обыкновенный человек, вооруженный этим непобедимым оружием, сильнее самого гениального, без оружия. Знание более демократизировало общество, чем огнестрельное оружие; с ружьем в руках крестьянин стал почти равен могущественному рыцарю; знание доступно всякому, всякий может им пользоваться и для человека, вооруженного знанием, нет авторитета, как для человека с ружьем в руках нет более сильного. Вот почему я решаюсь заняться решением вопроса, не разрешенного самыми гениальными мыслителями.

II.

Для того, чтобы решить, чего больше на земле — страданий или наслаждений — нужно их измерить; только этим путем можно вполне точно определить, кто прав — пессимисты или оптимисты.

Измерять страдания и наслаждения, т. е. чувствования при современном состоянии психологии мы не можем; конечно, каждый взрослый знает, что наслаждения никогда не бывают так сильны, как страдания; даже такой пустяк, как боль зуба, вызывает такие сильные страдания, что воспоминание о них живо сохраняется на всю жизнь; редко кто не перенес какой либо тяжкой болезни и потому знает, что страдания интенсивнее наслаждений. Так как громадное большинство человечества измучено трудом и нуждою, то не может ни интересоваться вопросом о том, чего больше — страданий или наслаждений, ни дать ясного и точного ответа; мыслящее-же меньшинство находится в исключительно благоприятных условиях, и потому не мало лиц, утверждающих, что хотя наслаждения и не бывают так интенсивны, как страдания, но за то их гораздо больше; эти счастливцы утверждают, что вся жизнь состоит из наслаждений, прерываемых иногда страданиями, интенсивными, но кратковременными, и потому в сумме наслаждения составляют большую величину, чем страдания. Так как никто объективно не может доказать, чего он больше перенес — страданий или наслаждений, да и сам точно этого не знает, то точного ответа на данный вопрос быть не может; кто не знает оптимистов, ставших со временем пессимистами? а некоторые встречали и пессимистов, превратившихся в оптимистов.

Не имея возможности сами измерять чувствования, мы должны искать причину чувствований, т. е. органический процесс, сопутствующий чувствованиям, или как некоторые полагают, вызывающий чувствования. Понятно, что мы можем