Мальчики, вы звери - Оксана Викторовна Тимофеева
До сих пор единственной целью воспитания было обуздание, а то и прямое подавление влечений… Если бы педагогическая задача заключалась в том, чтобы воспитать культурного человека и полноценного члена общества, но при этом как можно меньше подавлять инициативу ребенка, то воспитатели, несомненно, должны были бы оценить по достоинству и учитывать при обращении с детьми психоаналитические знания о происхождении патогенных комплексов и первопричине любого невроза[97].
В некотором смысле анализ маленького Ганса совпадает с его воспитанием (или, по крайней мере, с его посвящением в идеологию полового различия) и является образцовым в той мере, в какой естественные и непосредственные влечения ребенка становятся предметом не подавления, а обсуждения и рефлексии. Беседы с отцом, в ходе которых Ганс проговаривает свои желания, помогают ему принять предписанную гендерную роль и стать «нормальным» человеком. Если Раскольников, очевидно, куда менее успешный в социализации, бросается в крайности, то умный маленький Ганс встраивается в машину маскулинности легко и без значительных потерь.
Фрейд пишет, что вытеснение либидо приводит к развитию истерии, и с этим можно согласиться, если понимать либидо более широко. Для меня это любовь. Я имею в виду не только любовь мальчика к лошадям, но также к маме, папе, сестре, друзьям, и вообще доброту и эмпатию, которую дети обычно демонстрируют наряду с агрессивностью (хотя, по Фрейду, агрессивность стоит на первом месте). Сцены падения и избиения лошади, свидетелем которых становится ребенок, превращают его любовь в страх, преграждающий путь к нормальности. Психическое расстройство — это несостоявшаяся любовь. Рассудочная заботливость отца буквально помогает Гансу «развидеть» увиденное, заменить сцены насилия сексуальными фантазиями. В таком случае сексуальность, сохраняющая кое-что от любви в переживании боли, оказывается, возможно, не причиной болезни, но лекарством от нее или, скорее, фармаконом — не то лекарством, не то ядом, психоактивным веществом, чем-то вроде душевной анестезии, которая заглушает крик животного. В лечении разговорами Ганс учится тому, как стать собственным отцом. Быть тем, кто бьет лошадей, вместо того чтобы оставаться лошадью, которую бьют.
Крысиная нора
«Заметки об одном случае невроза навязчивого состояния», в которых Фрейд описал историю Человека-крысы, были опубликованы в том же году, что и анализ маленького Ганса. Образованный молодой человек, вернувшийся с военной службы, обратился к Фрейду с жалобами на навязчивые идеи, в частности на «опасения за судьбу двух дорогих ему людей — отца и дамы сердца», а также «навязчивые импульсы, например желание перерезать себе горло бритвой во время бритья» и выдуманные им же самим для себя запреты, «которые касаются даже всяких пустяков»[98]. За этим описанием следует увлекательное повествование, подобно детективному расследованию распутывающее клубок сложных психических связей и обнаруживающее все новые и новые любопытные детали. Например, пациент боится, что какие-то его действия или мысли приведут к смерти отца, но довольно скоро выясняется, что на самом деле отец умер несколько лет назад. Далее Фрейд начинает раскручивать схему отношений идентификации и любви-ненависти пациента со своим отцом, в которой главная роль принадлежит детской сексуальности. Первый эпизод, на который Фрейд указывает как на причину заболевания, относится ко взрослой жизни пациента: по настоянию родителей отец в свое время женился на девушке из богатой семьи, хотя был влюблен в бедную, и когда, уже после смерти отца, мать намекнула ему на некие семейные планы, связанные с его собственной женитьбой, пациент, также влюбленный в бедную девушку, спасается от внутреннего конфликта «между любовью и зависимостью от воли покойного отца» посредством ухода в болезнь. Благодаря отождествлению с отцом происходит «регрессия аффектов на уровень переживаний, которые были наследием его детства»[99].
Психоанализ Фрейда подобен археологическим раскопкам: под более поздними слоями душевной жизни пациента обнаруживаются более ранние. Анализ продвигается от взрослых к юношеским и детским эпизодам. Так, Фрейд приводит описание сцены, о которой пациент не помнил сам, но услышал от матери:
Когда он был еще совсем маленьким… отец отлупил его за какую-то провинность. Малыш пришел в страшную ярость и прямо во время порки стал поносить отца. Но поскольку бранных слов он тогда еще не знал, он просто обзывал его разными словами, которые приходили ему на ум: «Ах ты, лампа! Полотенце! Тарелка!» и т. д[100].
Пораженный этим зрелищем, отец больше никогда не бил ребенка и заявил, что мальчик «станет либо великим человеком, либо великим преступником»[101], — сам Фрейд, однако, отмечает, что был еще один, более вероятный путь, по которому он и пошел, став невротиком. После этого эпизода, случившегося, когда мальчику было три или четыре года, у него произошли изменения в характере: «он стал вести себя как трус. С тех пор ребенок ужасно боялся порки, и, когда били кого-нибудь из его братьев и сестер, он прятался от отца, охваченный страхом и негодованием»[102]. В этом же месте Фрейд упоминает, что, по сообщению матери, «наказали его за то, что он кого-то укусил»[103].
Анализ приводит Фрейда к выводу, что за любовью к отцу, за жизнь которого пациент так боится даже после его смерти, прячется ненависть. Страх, что отец умрет, выдает истину желания: мальчик-крыса, наказанный за то, что укусил, желает смерти своему отцу (который уже мертв). Мертвый-живой отец стоит перед мальчиком как помеха для реализации его сексуальных фантазий. Ключом к разгадке этого бессознательного желания, замаскированного под неоправданное беспокойство за жизнь отца, служит фантазия, преследующая пациента после того, как некий капитан на военных сборах шокирует его рассказом об «одной особенно изощренной пытке, применяемой на Востоке», в ходе которой в задний проход связанного человека вгрызаются крысы[104].
Эта фантазия
