Дэвид Берлински - Искушение астрологией, или предсказание как искусство
Ближе к концу XI века Газали пережил тяжелейший духовный кризис. Ученого поразил скептицизм. Ни в одной науке, которая была к его услугам — ни в астрономии, астрологии, математике, ни в географии и юриспруденции, — он не мог найти повода для веры. В какой-то момент Газали перестал верить собственным чувствам. Звезды кажутся нашему глазу крошечными, писал он в автобиографии, «не больше динара», но астрономы утверждают, что звезды крупнее планет. А предмет не может одновременно быть и большим, и маленьким. У Газали никак не получалось соотнести то, что он видел, с тем, что он знал. Тогда он перестал доверять собственному рассудку и логике. Его постиг недуг, что, подобно болезни Альцгеймера, разрешает порой своим жертвам наблюдать то, как исчезают их способности и безумие набрасывается на них, словно стервятник. Газали не мог сражаться с сомнением и не желал мириться с ним. И тогда он «замкнул уста». Умолк. Его врач, добродушный багдадец, мудро заметил, что хворь Газали можно излечить, только если «с сердца его снять беспокойство» [89–90].
Хотя впоследствии Бог вернул Газали разум, духовная мука оставила его ненадолго. Он бросил семью и Багдад и к концу жизни сделал открытие, которое обычно осеняет подобных людей: его душа может обрести покой только в учении аннигиляции. Газали написал книгу «Возрождение науки о вере», которая объясняет правоверным порядок действий, предназначенный как для успокоения разума, так и для пробуждения Божественного. Предписывается неизменный ритуал, размышление же осуждается. Этот труд и ныне почитают в мусульманском мире.
Каждый, кто страдает — а через это проходят все, — страдает в одиночку, но страдания у всех одни и те же. Газали как человек своего времени был связан тысячами нитей с неспокойными потоками средневековой исламской мысли. Халиф Харун ар-Рашид, пятый и самый известный из династии Аббасидов, правил империей, которая к концу VIII столетия протянулась от восточного побережья Средиземного моря до границ Индии. Когда же в 809 году величайший халиф умер, власть перешла к его сыновьям, аль-Амину и аль-Мамуну, а они растратили свое наследство в спорах о том, как его поделить. Затем последовало короткое безжалостное столкновение, в котором победил аль-Мамун. Как и его отец, аль-Мамун прилежно учился, но, если знаменитый халиф был готов оставить ученость мудрецам, аль-Мамун сам хотел любоваться ее цветением. Именно аль-Мамун изыскал средства для учреждения величайшей средневековой академии Байт аль-Хикмы, Дома мудрости, и привлек туда ученых со всего Средиземноморья. Говорят, что пророк утверждал: «Чернила ученого священнее крови мученика за веру». И в Доме мудрости появились люди, говорившие на десятках языков. Мусульмане сделались наследниками античной учености. Они хранили древние тексты и, в отличие от европейских ученых, которые беспечно теряли ключи к истокам своей культуры, умели и читать по-гречески. В конце концов, им было рукой подать до Византии.
Безымянные классики Древнего мира вошли в Дом мудрости, бормоча что-то на латыни и греческом, а вышли, свободно и бегло говоря по-арабски. Далее их путь лежал в академии Толедо и Кордовы в Испании, к необжитым и негостеприимным афганским границам или дальним портам арабского «архипелага». Математики жили непосредственно в Доме мудрости. Например, геометр аль-Джавхари, который предложил ложное доказательство пятого постулата Евклида; аль-Кинди, современник и наставник Абу-Машара, занятый реализацией тысяч бредовых интеллектуальных проектов. И аль-Хорезми, царь средневековой алгебры, от имени которого и произошло слово «алгоритм».
За четыре века существования случались в Доме мудрости и плохие времена, ученые плели политические интриги друг против друга, но потом, излечившись, Дом снова обретал свой блеск, а разногласия прощались и забывались. К XI веку Дом мудрости, подобно Александрийской библиотеке, превратился в величайший, мирового значения, центр знаний, прославившийся в веках.
Философ Ибн Сина[24], например, родился в 980 году в селе Афшана, недалеко от Бухары, на территории современного Узбекистана. Это немыслимо далеко от Багдада. И на дворе — конец X века. В шестнадцать лет Ибн Сина лечил больных, и все говорили, что он исцеляет наложением рук. Вылечив правителя из рода Саманидов по имени Нуха ибн Мансур от неопределенного недуга травами, диетой, массажем или волшебством, он получил предложение пользоваться царской библиотекой Саманидов. Останься его покровители у власти, он бы, наверное, так и прожил до конца дней в тиши их библиотеки. Однако следующие тридцать лет он почти не сидел на месте. На удивление выносливый, увлекаемый мощными потоками ближневосточной истории, Ибн Сина служил юристом в правление турецкой династии Караханидов, а потом, как писал один историк [91], «юристом в Гурганджи, учителем в Гургане и чиновником в Райе». Все эти города — тоже далеко от Багдада. Успешно помогая разным политикам и старательно обходя стороной их врагов, что традиционно требует от человека напряжения всех сил, Ибн Сина сподобился сделать ученую карьеру и написал свой шедевр Китаб аль-Шифа («Книга исцеления»). Китаб аль-Шифа — это энциклопедический трактат по всем наукам. По смелости мысли этот труд гораздо более передовой, чем все, что будет написано в Европе вплоть до XVII века. «Книга исцеления» — это и обзор евклидовой геометрии, и астрономии, и арифметики, и даже музыки, с краткими отступлениями в такие области, как картография, статика, гидростатика и оптика. Именно здесь Ибн Сина делает вывод о том — одному Богу известно, как это пришло ему в голову, — что скорость света конечна. Разумеется, его внимание, а затем и его перо привлекла теология. Бог есть форма разума, утверждал Ибн Сина, и человеческий разум становится его частью, только осознав его ясность.
Самый знаменитый физик XI века Абу-Рейхан Мухаммед ибн Ахмед аль-Бируни — человек еще более бескомпромиссный, чем Ибн Сина, — родился в Узбекистане, опять же вдали от райских дворцов и бассейнов Багдада. Бируни написал много трудов, и, собранные вместе, они составляют более тринадцати тысяч томов. Поддавшись общему любопытству, неизменно царившему в Доме мудрости, он писал на темы, которые энергично вырывались за пределы любых привычных стереотипов. Вот, например, книга под названием «Тени», отчет о богатой арабской системе описания различных теней. Грандиозная идея! Бывают тени длинные и короткие, падающие на землю под углом или прямо, отбрасываемые в темных коридорах и простирающиеся на всю длину залитых солнцем аркад. С тенями связаны странные феномены и необычные цвета. Именно тени во дворе подсказывают правоверным время для каждой из пяти молитв в день. Тени бывают разные: одни — голубоватые и иссиня-черные, другие все же сохраняют в своем темном сердце остаток ярости красноглазого солнца.
В середине мусульманского ренессанса время потекло, точно песок пустыни. Астрономы и астрологи, те, что были знамениты, и те, которым только предстояло прославиться, собрались в Багдаде, под покровительством ярких ночных светил. В конце IX столетия к Абу-Машару в Доме мудрости присоединились такие астрономы, как Хабаш аль-Хасиб и аль-Фаргани, автор труда «Азы астрономии». Долгое золотое мгновение продолжилось и в X веке, когда астроном аль-Наирици[25] составил комментарии к «Альмагесту». Его коллега Сабит ибн Курра, в свою очередь, отстаивал теорию о том, что равноденствие происходит из сферических колебаний, — а это изначально мысль Птолемея. Его коллега Абд аль-Рахман аль-Суфи в своем тексте «Узор звезд» составил нечто вроде карты неподвижных звезд, весьма неточную, но потрясающе красивую. Она была, по сути, предтечей «Каталога яркого скопления галактик» Дж. О. Эйбла. Астрономы и астрологи не видели разницы между астрономией и астрологией. Каждая из них была частью одной науки и отражала причинно-следственную схему мироздания. Бируни, как и все мусульманские ученые, недвусмысленно высказал предположение о том, что воздействие в мире идет от небес на землю. А коли так — кто бы в том усомнился? — то астрология обладает точно такими же правами, как сама астрономия. И звездной картой, которую представил Бируни в своем Каноне аль-Масуди, мог пользоваться Абу-Машар. В сущности, это та же замысловатая геометрическая схема, оживляющая небеса астронома, да и небеса астролога. И тут небеса обоих спокойно соединяются в единую небесную твердь.
Астрология и астрономия достигли апогея. В то время наука ислама была готова завоевать весь мир. Греческая культура подарила исламским мыслителям Аристотелеву логику — великолепную систему, тонкий метод выдвижения и оценки аргументов. «Чудо Корана» дало им Божественное откровение. Логика и вера — вещи противоположные, и все это прекрасно понимали. А за пределами гостиной астролога или приглушенной тишины Дома мудрости они становились диаметрально противоположными. И таковыми они были с самого начала, когда Багдад только появился и им управляли суровые арабские властители, у которых не было времени на размышления.
