Говард Хаггард - От знахаря до врача. История науки врачевания
Профилактика оспы, однако, не была принята в Англии с таким патриотическим пылом, коим руководствовалась леди Монтегю, собираясь внедрить вариоляцию на родине. Сама практика вариоляции и ее горячая сторонница подверглись ожесточенным нападкам. Лорд Уорнклифф в своем издании писем и сочинений леди Монтегю пишет: «Никто не может теперь даже вообразить, каким пылким, каким устрашающим и, можно добавить, каким неблагодарным оказалось это предприятие. Те, кто аплодировал леди Монтегю, могли, естественно, прийти к выводу о том, что коли эксперимент был поставлен и оказался успешным, то леди остается лишь с торжеством сесть на высокий трон и выслушивать благодарности и благословения от соотечественников. Но все вышло совершенно по-иному. Леди Мэри утверждала, что в течение четырех-пяти лет после возвращения в Англию она почти каждый день сожалела о своем патриотическом начинании. Она клялась, что никогда не сделала бы попытки распространить вариоляцию, если бы знала, с какими нападками, преследованиями и даже оскорблениями ей придется столкнуться. Начались яростные протесты против вариоляции и против леди Мэри. Это было просто неслыханно. Ученые медики ополчились против нее все, без исключения, предсказывая неудачу и катастрофические последствия; духовенство поносило ее с кафедр, утверждая, что это нечестие вырывать болезнь из рук Провидения; простых людей науськивали на леди Мэри, как на дурную мать, которая рискнула жизнью собственного ребенка».
В Массачусетсе роль леди Мэри играл Коттон Матер, и, подобно ей, снискал множество врагов в своих попытках внедрить в обществе вариоляцию. Историю его усилий лучше других описал Оливер Уэнделл Холмс:
«В 1721 году, после девятнадцати лет передышки, снова разразилась эпидемия этой болезни [оспы]. В тот год случилось так, что Коттон Матер, просматривая – согласно своему обычаю – всю доступную ему печатную продукцию и тщательно ее пережевывая, наткнулся на сообщение о вариоляциях при турецком дворе. Он поговорил о вариоляции с несколькими врачами, которые не обратили особого внимания на эту историю, вероятно, потому, что прекрасно знали причудливые медицинские предпочтения Коттона Матера. Им, выражаясь современным языком, смертельно наскучило слушать поучения «ангела из Бетесды»…
Преподобный Матер – здесь я пользуюсь обращением, каковое он сам часто употреблял в отношении своих почтенных братьев, – преподобный Матер на этот раз был прав, а врачи ошибались».
Один из врачей, доктор Бойлстон, последовал советам Матера. Холмс продолжает: «Двадцать седьмого июня 1721 года Забдиль Бойлстон сделал вариоляцию своему единственному сыну – это был первый случай вариоляции в Новом Свете. Это стало историей неистового сопротивления вариоляции; история о том, как Бойлстон подвергся осмеянию толпы, о том, как в окно дома Коттона Матера бросили гранату; о том, как шотландец Уильям Дуглас, о котором было отечески сказано, что он «был вполне положительным, а временами и аккуратным», и когда-то возражал против вариоляции, но затем стал ее ярым проповедником; о том, как француз Лоуренс Далонд свидетельствовал о катастрофических последствиях прививки; о том, как Эдмунд Мэсси, проповедник Сент-Олбанской церкви, протестовал против греховной практики изменять природное течение событий самоуверенным вмешательством, что могут позволить себе лишь атеисты и насмешники, язычники и неверующие, но, несмотря на эту пламенную проповедь, напечатанную впоследствии в Бостоне, большая часть новоанглийского духовенства дерзко выступила в защиту вариоляции… Отдайте должное Коттону Матеру, противопоставьте это доброе дело его же письму Джону Ричардсу, в котором Матер рекомендует поиск ведьмовских отметин и испытание водой, что означает, что вам следует бросить в воду свою бабушку, если у нее на руке оказалась родинка. Если она выплывет, то она – ведьма, и ее надлежит повесить; если же она утонет, то Господь смилостивится над ее душой!»
Практика вариоляции понемногу распространилась и принесла немалую пользу в профилактике оспы. Но у вариоляции был один существенный недостаток. Человек, которому делали инокуляцию оспенного материала, заболевал натуральной оспой, и, несмотря на то что болезнь протекала очень легко, этот больной был источником заражения, от которого оспой могли заразиться не болевшие этой инфекцией окружающие. В случае такого заражения у жертвы его оспа протекала так же злокачественно, как и в случае заражения от тяжелобольного. Получивший прививку человек, обезопасив себя, мог стать источником начала настоящей эпидемии. Сама доброкачественность привитой оспы представляла собой большую опасность. Люди всегда избегали посещать дома, где находились больные страшным недугом, который уносил жизни трети или четверти всех заболевших. Однако привитая оспа протекала так легко, что не вызывала ужаса у окружающих, и ничто уже не могло сдержать распространение инфекции. Вариоляция могла стать надежным инструментом предотвращения эпидемии только в тех случаях, если все жители определенной местности получали прививки. В противном случае привитый человек мог стать источником начала настоящей эпидемии, способной унести множество жизней. По этой причине вариоляция была законодательно запрещена после введения в практику вакцинации против оспы.
Два столетия назад, когда начали практиковать вариоляцию, карантин в отношении больных оспой соблюдался не так тщательно, как в наши дни в большинстве стран. Люди были предоставлены самим себе в попытках избежать контакта с больными. Неадекватность противооспенного карантина в 1864 году становится очевидной, если принять во внимание несколько примеров, приведенных сэром Джеймсом Симпсоном, который пытался ввести принудительную изоляцию. В то время вакцинация уже повсеместно заменила вариоляцию. Комментируя распространение оспы в Великобритании и безразличие общества к смертям, которые можно было предотвратить, Симпсон пишет:
«Такие цифры, как эти (9425 смертей в течение 1864 года), едва ли способны донести до среднего ума идею об опустошительном и убийственном воздействии вспышек этой болезни; положение усугубляется тем, что эта смертность рассеяна среди всего населения острова. Но если вдруг случится так, что какая-то великая катастрофа уничтожит все население графств Нерн или Кинросс, или убьет все население такого города, как Личфилд, Райпон или Уэллс, или истребит четыре или пять армейских полков или убьет в пять-шесть раз больше граждан, чем заседает в палате общин, – то такое событие, несомненно, приведет в ужас публику и ее пастырей. Будут приняты драконовские меры с тем, чтобы предупредить повторение катастрофы, если это вообще окажется возможным. Так можно ли предотвратить такое же истребление людей, каковому наше общество подвергает оспа – причем не единожды, не один год, а постоянно и много лет? Я полагаю, что да, можно. Более того, я уверен, что гигиенические меры, необходимые для такой профилактики, не окажутся для страны ни слишком трудными, ни слишком дорогостоящими, ибо позволят спасти сотни, если не тысячи людей от смерти, причиняемой болезнью, которая даже если и щадит свою жертву, то очень часто оставляет ее безнадежно изуродованной.
Законодатели не испытывают ни малейших колебаний, куда сильнее вмешиваясь в случаях других болезней. Например, закон требует изоляции любого человека, пораженного безумием и патологической жаждой убийства, будь он богат или беден, если он угрожает жизни своих сограждан. Если, согласно закону, каковой никто не считает слишком жестоким или суровым, безумцев лишают возможности лишать жизни других людей, то почему должен считаться жестоким и суровым закон, согласно которому людям, больным оспой, будет запрещено распространять смертельную болезнь, заражая ею всех чувствительных к ней лиц, которым выпадет несчастье оказаться рядом с больным? Маниакальные убийцы в среднем убивают по восемь – десять своих сограждан. В сравнении с этим больные оспой убивают на наших островах сотни людей каждый.
КАРАНТИН
Гравюра Домье. Во времена королевы Елизаветы двери домов больных чумой помечались зелеными крестами, а позже – красными крестами и надписью: «Господи, помилуй нас». По-итальянски карантин означает «сорок дней», таков был – по библейским соображениям – срок изоляции
Главное в предупреждении распространения оспы в любом городе, в любой деревне или селе и в ее искоренении методом, который я осмеливаюсь предложить, будет в основном состоять – если, конечно, он будет применен на практике – в изоляции самых первых случаев. Некоторое время назад один мой друг и коллега, которому я изложил свои взгляды, возразил, что, например, в городе Лисе, где эпидемии оспы были в 1861 и 1862 годах, число больных было сразу так велико, что использовать мои предложения было бы просто невозможно. Однако доктор Паттерсон, практиковавший в Лисе, любезно сообщил мне, что во время вспышки оспы в городе он решил выяснить ее причину и пришел к следующим выводам: какая-то нищенка или бродяжка из Ньюкасла принесла с собой в Лис ребенка, больного оспой и покрытого массой оспенных пустул. В Лисе нищенка поселилась в ночлежке, битком набитой беднейшими из бедных. Многие обитатели этой и других ночлежек, вместе со своими детьми, посещали помещение, где жила та женщина со своим больным ребенком. К тому времени, когда магистрат поручил доктору Паттерсону проинспектировать этот многоквартирный дом, несколько человек в нем уже умерли от оспы, занесенной в Лис упомянутой нищенкой. Вскоре болезнь распространилась по всему городу. Мне сообщили, что в результате в Лисе умерли 99 человек, а многие сотни стали калеками и инвалидами, выжив после болезни. Но если бы закон требовал сообщать в магистрат о самых первых случаях заболевания оспой и если бы этих больных немедленно изолировали в госпитале или другом надежном месте, то удалось бы избежать такой высокой смертности и заболеваемости. Изоляция первых – пусть даже их было бы десять или двадцать – больных не могла стоить дороже, чем гробы для девяноста девяти умерших больных. Взрыв порохового склада в форте Лиса едва ли смог бы причинить такой же ущерб и унести столько жизней, сколько унесла одна-единственная нищенка и ее больной ребенок. Но при этом как тщательно мы остерегаемся первой опасности и с каким небрежением относимся ко второй!»
