«С французской книжкою в руках…». Статьи об истории литературы и практике перевода - Вера Аркадьевна Мильчина
<…> Когда в прежние времена угнетатель говорил: «Земля принадлежит мне!», угнетаемый отвечал: «Зато мне принадлежит небо». А что он ответит сейчас? [Мюссе 2014: 40–41, 44; пер. Д. Лившиц и К. Ксаниной].
Все это, повторяю, школа разочарования, увиденная изнутри, глазами ее творцов. Для Мюссе подобное отсутствие надежд – трагедия. Делеклюз за три года до Мюссе пишет об этом комплексе чувств примерно теми же словами:
Остаться без надежд в двадцать лет! Презирать то, чего желаешь, и одновременно добиваться того же! Не иметь в качестве предела мечтаний ничего лучше, чем должность префекта, звание депутата или портфель министра; для юного сердца, для расцветающей души, которой земля обычно кажется слишком тесной, а небо недостаточно просторным, – как это печально!
Но для Делеклюза, постороннего наблюдателя, такое состояние не трагедия, а лишь источник «печали», причинами же этого состояния он считает не исторические катаклизмы, не утрату веры в идеалы, а просто личные изъяны конкретных юношей, «тщеславие и скуку». Самого Делеклюза, человека, по словам его биографа, «здравомыслящего, прозорливого, спокойного, не подверженного болезни века» [Delécluze 1948: 17], подобные проблемы не тревожат, они для него чужие.
Конечно, прежде всего надо учитывать, что очерк «Об учтивости» написан человеком немолодым, который рассуждает о людях гораздо моложе себя. Делеклюз родился в 1781 году, значит, в 1832 году ему был пятьдесят один год. Он старше Альфреда де Мюссе на 29 лет, а Бальзака – на 18. Старческое брюзжание особенно заметно на тех страницах очерка, где Делеклюз обличает пороки гамена, парижского мальчишки, которому, по его мнению, дано слишком много воли.
Но дело не только в возрасте, но и в характере – личном, социальном и историческом.
Очерк Делеклюза позволяет взглянуть на выражения «абсолютного разочарования» глазами идеального представителя «золотой середины». При Июльской монархии этот термин получил политический смысл: после того как король Луи-Филипп в одной из речей вскоре после своего прихода к власти объявил, что он стремится вести «политику золотой середины», сторонясь и анархии, и деспотизма, его правление стали – нередко в ироническом смысле – называть правлением золотой середины. Но Делеклюз был представителем золотой середины не благодаря партийной принадлежности, а просто в силу своего темперамента.
Сент-Бёв в рецензии – впрочем весьма язвительной и недоброжелательной – на воспоминания Делеклюза, впервые напечатанной на страницах газеты Constitutionnel в 1862 году, еще при жизни мемуариста, назвал его: «парижский буржуа по преимуществу, сын буржуа[316] и сам оставшийся таковым, не бедный и не разбогатевший» [Sainte-Beuve 1865: 77] – и дал ему следующую кисло-сладкую, но довольно точную характеристику:
Г-на Делеклюза можно назвать человеком, который всегда был прав <…> он постоянно радовался собственному здравомыслию и собственной спокойной вере в себя, а потому считал других бóльшими безумцами или глупцами, чем они были на самом деле; слушая их и видя, какие разнообразные страсти их одолевают, он говорил себе: «Неужели эти люди не могут быть такими же рассудительными и здравомыслящими, как я?» [Sainte-Beuve 1865: 103, 105].
Если в историю живописи Делеклюз вошел как критик, с середины 1820‐х годов печатавший во влиятельной газете Journal des Débats статьи об изобразительном искусстве, и как сочинитель биографии художника Давида («Давид, его школа и его время», 1855), а в историю французской мемуаристики – как автор «Воспоминаний за шестьдесят лет» (1862), а также опубликованного посмертно [Delécluze 1948] дневника за 1824–1828 годы, то для истории французской культуры в целом Делеклюз важен прежде всего как хозяин салона, сыгравшего важную роль в становлении французского романтизма. Так вот, и в этом салоне Делеклюз занимал ту же самую позицию человека здравомыслящего и сторонящегося крайностей. Его биограф пишет об этом так:
Эмпирик, идеолог, энциклопедист, эклектик, Делеклюз в самый разгар романтической эпохи продолжал своей эстетикой, унаследованной от Винкельмана и Лессинга, и своим абстрактным мышлением интеллектуальные традиции предыдущего столетия. Что же удивительного в том, что он, совместно с элитой юношей, также вскормленных рационалистическим духом Энциклопедии, участвовал в выработке «другого» романтизма – не спиритуалистического, лирического, сентиментального и готического, но откровенно либерального, реалистического, прозаического и антиготического [Delécluze 1948: 12–13].
«Спиритуалистический» романтизм – это романтизм Шатобриана и молодого Гюго, Шарля Нодье и Альфреда де Виньи; в середине 1820‐х годов (1823–1824) эти романтики группировались вокруг ежемесячного журнала «Французская муза» и, будучи новаторами в литературе, оставались консерваторами и монархистами в политике. Но тогда же другие молодые люди, в политике убежденные либералы, тоже мечтали о пересмотре классицистических норм литературы; начиная с 1820 года они еженедельно собирались по воскресеньям с 14 до 17 часов в квартире Делеклюза на улице Шабане, которая располагалась на шестом этаже и потому именовалась «чердаком Делеклюза». Хозяин салона вовсе не был убежденным романтиком, хотя и классиком был нетипичным, хотя бы потому, что хорошо знал английский, читал и переводил Шекспира и даже устраивал по средам на своем «чердаке» дополнительные приемы для совместного перевода английских авторов. Тем не менее в собственном салоне он играл по отношению к более радикальным пропагандистам нового, романтического искусства роль «просвещенного возражателя, образованного спорщика» [Glinoer, Laisney 2013: 80].
Историю Делеклюз описывает как постоянные колебания маятника, но мечтает о равновесии между крайностями, о том, чтобы эти колебания остановились в срединной точке.
Он чуждался крайностей в искусстве. Увлечение средневековым искусством и перенесение в современность некоторых средневековых бытовых атрибутов, перечисленных в очерке (прически XIV столетия, бороды и кинжалы), – все это возмущает Делеклюза как нарушение вожделенного равновесия.
Крайности отчаяния Делеклюз, как мы уже видели, отвергает, поскольку не верит в их искренность.
Крайностей Делеклюз, в принципе симпатизировавший либералам, чуждался и в политике. Это объясняется среди прочего и обстоятельствами его биографии. Делеклюз родился в Париже и провел там все годы Великой французской революции; он присутствовал при многих значительных событиях этого времени: празднике Федерации 1790 года, перенесении в Пантеон праха Вольтера и празднестве в честь Верховного существа 8 июня 1794 года под предводительством Робеспьера; хотя его семья не пострадала, страшные месяцы Террора отпечатались у него в памяти, а затем он вместе со всеми парижанами был свидетелем того, как якобинцы, действовавшие, выражаясь словами из его очерка об учтивости, «неполитично», последовали на эшафот вслед за своими жертвами[317].
Неприятие и скептицизм Делеклюза распространяются не только на якобинцев 1793 года, но и на республиканцев года 1832-го. И характерно, что в вину им Делеклюз ставит вовсе не политические убеждения. Собственно, в наличии таковых он им отказывает
