Данте Алигьери и театр судьбы - Кирилл Викторович Сергеев
Данте обладал изумительным чувством архитектуры текста. Можно даже сказать, что в этом он превзошел себя как поэта. Он мыслил не словом, не образом, но цельной формой. Из этих форм он создавал многоуровневые структуры, сложнейшие комбинации, целью которых было воссоздание скульптурной наглядности своего опыта. Не ограничиваясь этим, флорентиец создал суперструктуру из своих текстов, стремясь объять своими рефелексиями все области интересующего его знания. Я хочу сказать, что все написанные Данте тексты представляют собой цельную и взаимообъясняющую систему, он не написал ничего лишнего и ничего не оставил непоясненным. Vita Nuova – история первичного обретения мыслительного опыта, Convivio – философское и этическое осмысление обретенного опыта, De vulgari eloquentia – рефлексия того инструмента, с помощью которого опыт может быть передан, то есть языка. De Monarchia – социологическое осмысление опыта, и наконец, «Комедия» – изложение мыслительного опыта, вытекающее из всего, что было сказано ранее. Данте в своих текстах сделал видимыми все возможные грани бриллианта своего мыслительного опыта, создал совершенную логическую конструкцию. Я затрудняюсь провести параллель такой совершенной взаимосвязи текстов в европейской традиции. Читателя, взирающего на эти тексты как на структуру, не может не посетить убежденность в том, что Данте, создавая Vita Nuova, уже имел в голове все прочие тексты, а это исторически невероятно. Создав эту систему, Данте одновременно оказался творцом, или по крайней мере одним из первопроходцев целого ряда типов прагматики: психологического романа, лингвистического и политического трактата. Одно это уже могло бы обеспечить ему культурное бессмертие.
Если мы обратимся к структуре «Комедии», абстрагировавшись от всей совокупности дантологических штампов, и увидим ее свежим взглядом, то мы не сможем пройти мимо того факта, что перед нами – приключенческое повествование, одной из сюжетных линий которого является разрешение исторических загадок, будораживших умы современников Данте. Блуждающая в загробном мире фигурка флорентийца раскрывает живым множество интригующих и страшных тайн, таких как тайна смерти Франчески да Римини и Уголино. Если для нас это представляется лишь интригующим повествованием, то для современников Данте это было частью живой, еще не отошедшей в прошлое истории. В известном смысле в момент своего создания «Комедия», и особенно Inferno, могли рассматриваться как некий исторический источник – неслучайно даже знаменитую хронику Виллани некоторые исследователи считают скрытым комментарием к тексту «Комедии»[73]. Мы лишены возможности с этой перспективной точки взглянуть на текст «Комедии», но если мы сможем себе это вообразить, то без труда поймем, насколько воздействие, производимое текстом при жизни его автора, когда были еще живы многие из свидетелей описанных им страшных событий, отличалось от того, которое он производит на нас.
Хорошо известно, что успешное распространение религии обусловлено наличием в ней двух уровней понимания священных текстов: уровня внешнего, экзотерического, привлекающего толпу, и уровня внутреннего, эзотерического, философско-мистического, привдекающего интеллектуалов и спасающего религиозное учение от вырождения. Так же и с «Комедией» Данте: будучи текстом исключительно сложным, в чью суть способны проникнуть лишь немногие, она необходимо должна содержать и внешний смысл, привлекающий многих. На это подчас не обращают внимание, представляя ее текстом философско-мистическим, открытым для непосвященных лишь красотой поэтической формы. Тем не менее экзотерический смысл «Комедии» абсолютно очевиден, ибо перед нами – исключительно завлекательное детективно-приключенческое повествование, и об этом не стоит забывать. Источник популярности «Комедии» при жизни ее автора коренился, быть может, именно в детективности ее сюжета. Перед нами – замечательный пример «спиритуального детектива», который может сравниться разве что со «спиритуальной сатирой» аль-Маарри. И в том, и в другом случае мы сталкиваемся с любопытнейшими образцами двухуровневой прагматики, обеспечивающей бытование текста как в узком кругу посвященных, так и среди простых людей[74].
Можно было бы описать еще множество прагматических особенностей Дантовых текстов, способствовавших их распространению и тем самым – выживанию. Но я остановлюсь лишь на этих трех, как мне представляется, наиболее существенных. Совершенство поэтического языка, «системное единство» всех созданных флорентийцем текстов и двухуровневость прагматики «Комедии» – вот те основные прагматические особенности текстов Данте, что обеспечили выживаемость текстов и внешнюю гениальность их создателю. Теперь нам необходимо обратиться к рассмотрению «жития» Данте, чтобы найти ключ к пониманию его жизненного мифа.
Скажу сразу: мы практически ничего не знаем о реальной жизни Данте. Те свидетельства, что исходят от первых биографов флорентийца – то есть от Боккаччо и Бруни, – страдают недостоверностью не только из-за значительного временного разрыва, отделяющего Данте от этих авторов, но прежде всего из-за неизмеримой глубины культурной пропасти, культурного отчуждения, разделившего эпоху Флоренции коммунальной, рассеченной распрями Гвельфов и Гибеллинов, Черных и Белых, и эпоху Флоренции однополярной, обреченно устремленной к тирании. Дело, конечно же, не в политических пристрастиях – даже Боккаччо, писавший свой Trattatello через четверть века после смерти Данте, уже не мог вообразить те побуждающие причины, что увлекали приора-изгнанника, заставляя его совершать те или иные поступки. Биография Данте оказалась «рационализирована» в предренессансном стиле, и в ней не осталось места тому духу времени, которому подчинялся великий флорентиец. Поэтому мы, читая Trattatello, уже совершаем путешествие в область мифа, где впервые сквозь строки о безмерной «возрожденческой» гордости Данте начинает проглядывать столь хорошо знакомый нам медальерный «орлиный профиль»[75].
Между тем для внимательного читателя Дантовых текстов не составляет большого труда убедиться, что живой человек не только не был похож на известную нам высокомерно-умиротворенную тень, но и тяжко страдал, осознавая всю пагубность несоответствия того «человеческого» впечатления, которое он производил на окружающих (особенно в молодости и в период изгнания, а проще говоря – почти всю жизнь), тому образу, который возникал из его сочинений. Этой проблеме, как известно, посвящен первый трактат Convivio. Но само течение жизни разрешило эту болезненную для Данте проблему, уничтожив практически все прижизненные свидетельства о нем. Все записанное Боккаччо – не что иное, как смутное предание, легенда, сочиненная теми, кто, глядя на лицо флорентийца, легко распознавал на нем следы адской копоти. Судьба превратила Данте в мифологического героя, заботливо стерев все оставленные им следы на полотне жизни. Его биография – это его тексты.
