«С французской книжкою в руках…». Статьи об истории литературы и практике перевода - Вера Аркадьевна Мильчина
Кто же такая Madame, упомянутая в оригинале? Этот титул традиционно присваивали старшей дочери короля. В 1817 году его носила Мария-Тереза Французская (1778–1851), дочь казненных во время Революции Людовика XVI и Марии-Антуанетты, племянница царствующего короля Людовика XVIII. В 1799 году она вышла замуж за своего кузена герцога Ангулемского и стала герцогиней Ангулемской, но официального титула Madame Royale, полученного при рождении, при этом не утратила. Именно ее, убежденную противницу революционных преобразований и защитницу консервативных идеалов, в первую очередь должно было раздражать какое бы то ни было превосходство герцога Орлеанского, имевшего репутацию либерала, над герцогом Беррийским, младшим братом ее мужа, который год назад женился на сицилийской принцессе Марии-Каролине: от их брака ожидали рождения наследника престола, что было очень существенно ввиду того, что и тогдашний король Людовик XVIII, и Ангулемская чета были бездетны.
Итак, son altesse royale Madame в данном случае – это бесспорно герцогиня Ангулемская. И на мой взгляд, ради того чтобы избегнуть прямой передачи в самом деле труднопереводимого титула Madame, мы вправе так ее и назвать в русском переводе. Другой возможный вариант – оставить Madame во французском написании. Именно так поступил анонимный переводчик первого тома «Отверженных», опубликовавший свой перевод в журнале «Библиотека для чтения» (1862. Т. 170. Март. С. 179); в нем читаем: «Тайная полиция доносила ее королевскому высочеству Madame…». Третий вариант – кириллическая транскрипция «Мадам», но она, по моему убеждению, звучала бы здесь бесконечно вульгарно и максимально удаляла читателей от придворного этикета.
В переводе А. К. Виноградова (1931) возникает еще одна претендентка на роль Madame – упомянутая выше герцогиня Беррийская. Логика переводчика понятна: герцогиня обиделась за мужа, который выглядит на портрете недостаточно авантажно. Однако герцогиня Беррийская удостоилась титула Madame только в 1824 году, когда ее свекор, граф д’Артуа, взошел на французский престол под именем Карла Х. В 1817 году она этого титула еще не имела.
Заодно отмечу в той же главе «1817 год» еще одну неточность, не такую серьезную, но все-таки бросающуюся в глаза. В переводе место парижской статуи Генриха IV обозначено как «на береговом откосе у Нового моста» [Гюго 1954: 6, 142]. Меж тем в оригинале речь, разумеется, идет о «terre-plein du Pont-Neuf» [Hugo 1904–1924: 3, 123] – оконечности острова Сите, на которую опирается серединная часть Нового моста. Мост там расширяется за счет некоей боковой пристройки, и именно там, а не на берегу Сены стоит памятник, место же это называют по-русски «площадкой Нового моста».
Неточности, которые можно заметить лишь при сравнении с оригиналом, встречаются и в других главах русских «Отверженных».
О парижском мальчишке (гамене) Гюго пишет, что он «поет на один лад все существующие мелодии, от „упокой Господи“ до озорных куплетов включительно» [Гюго 1954: 7, 10; ч. 3, кн. 1, гл. 3; пер. Н. Д. Эфрос]; это лишь чуть-чуть переиначенный перевод А. К. Виноградова «распевает все, начиная с молитвы за усопших и кончая куплетами». Текст выглядит вполне естественно. Однако при взгляде в оригинал выясняется, что никаких куплетов в нем нет. У Гюго гамен «psalmodie tous les rythmes depuis le De Profundis jusqu’à la Chienlit» [Hugo 1904–1924: 4, 290]. Во время парижского карнавала был в ходу обычай, обозначавшийся старинным выражением donner les rats – в дословном переводе «раздавать крыс». Мальчишки бегали по улицам со специальными колотушками (la batte), на конце которых была нарисована мелом крыса, и со всей силой ударяли этой «крысой» по спинам прохожих, особенно охотно выбирая «приличных» людей в чистой одежде, и при этом кричали: «À la chienlit!.. lit!.. lit!..» В слове chienlit (так назывались самые бедные и неопрятные карнавальные костюмы) отчетливо различается простонародный глагол chier – испражняться, и потому переводить это восклицание правильнее всего выражением достаточно грубым и связанным с «материально-телесным низом». Чтобы при этом сохранить и близость звучания (так называемую паронимическую аналогию), мы с участниками переводческой мастерской Creative Writing School 2021 года, работая над переводом очерка Бальзака «Благодарность парижского мальчишки», выбрали в качестве русского аналога крик «Задом влип!.. влип!.. Влип!..» [Gorky-media. 19 февраля 2022; https://gorky.media/fragments/zadom-vlip-vlip-vlip/). Но в длинный период Гюго этот крик не вставить; поэтому, чтобы хотя бы отчасти приблизиться к оригиналу, я бы предложила перевести эту часть фразы так: «гундосит на один тон все на свете, от погребальной молитвы до карнавальных криков».
Наконец, последний фрагмент перевода «Отверженных», в котором, хотя бы в силу его экзотического звучания, трудно без сравнения с оригиналом заподозрить неточность.
Дедушка Мариуса господин Жильнорман вспоминает молодость:
Ах, как она была мила, эта Гимар-Гимардини-Гимардинетта, когда я ее видел в последний раз в Лоншане, в локонах «неувядаемые чувства», в бирюзовых побрякушках, в платье цвета новорожденного младенца и с муфточкой «волнение»! [Гюго 1954: 7, 34; ч. 3, кн. 2, гл. 3].
В данном случае Н. Д. Эфрос тоже почти без изменений воспроизвела перевод Виноградова:
Ах, как была мила Гимар-Гимардини-Гимардинетта, – восклицал он, – когда я видел ее в последний раз в Лоншане! Она была в локонах «неувядаемые чувства», с бирюзовыми побрякушками, в платье цвета новорожденного младенца и с муфтой «волнение»!
Интуитивно понятно, что речь идет о вычурных названиях предметов туалета, причем наибольшее любопытство вызывает, пожалуй, цвет новорожденного младенца. Между тем именно его мы вовсе не обнаружим во французском оригинале:
Qu’elle était jolie, cette Guimard-Guimardini-Guimardinette, la dernière fois que je l’ai vue à Longchamps, frisée en sentiments soutenus, avec ses venez-y-voir en turquoises, sa robe couleur de gens nouvellement arrivés, et son manchon d’agitation! [Hugo 1904–1924: 4, 314].
Вместо цвета новорожденного младенца здесь фигурирует цвет новоприбывших особ, что, пожалуй, еще более загадочно. Разгадать загадку помогает обращение к источнику этой фразы Гюго. Этот источник, впервые, по-видимому, опубликованный 7 июня 1776 года в газете «Афиши Дофине» (Affiches du Dauphiné) под названием «Копия письма из Парижа», посвящен описанию новейшей женской моды; в дальнейшем он многократно перепечатывался во французской периодике и сборниках анекдотов как подлинное письмо герцога де Граммона к некоей англичанке, хотя уже в перепечатке 1 августа 1776 года в «Энциклопедической газете» (Journal encyclopédique. Т. 5, pt. 3, 1 août 1776, p. 525–527) он озаглавлен «Копия письма, якобы написанного из Парижа», что должно указывать на его пародийный характер[261]. Пародируются в нем экстравагантные метафорические обозначения предметов туалета и цветов, которые в самом деле были в ходу в XVIII–XIX веках, такие
