«С французской книжкою в руках…». Статьи об истории литературы и практике перевода - Вера Аркадьевна Мильчина
Еще одно ценное свидетельство о том, как Гаварни изобретал моду, в частности «кокетливые модели» для знаменитого портного Юманна (Humann), находим в книге братьев Гонкур (1873); причем свидетельство это, по словам известной исследовательницы французской визуальной культуры XIX века Сеголены Ле Мен, «бесценно» [Le Men 1991: 72; см. также: Le Men 2020: 191–199], потому что Гонкуры принадлежали к числу немногих людей, которые тесно общались с нелюдимым Гаварни и даже отвели в своем дневнике для его рассказов особую рубрику «Гаварниана». Так вот, Гонкуры пишут:
Гаварни обожал говорить о модном платье, которое изобрел и сам же носил. С гордостью изобретателя он расписывал нам туалеты с облегающими формами, являлся перед нами в большом черном галстуке, в узком рединготе, застегнутом на все пуговицы, с тесным воротником, тесными манжетами и кончиком жабо, едва видным на груди, и в панталонах таких узких, что надеть штрипки можно было, только поставив ногу на стул. Он много рассказывал нам о Юманне, великом Юманне, для которого его карандаш изобрел такое множество кокетливых моделей[237], и описывал, как этот знаменитый портной шил панталоны: он не снимал с вас мерку; следовало приехать к нему в назначенный час. Помощник мастера выносил уже готовые панталоны и помогал вам их надеть; затем Юманн опускался на колени и крупными мазками мела намечал места зажимов, засосов, после чего панталоны отправлялись в другую мастерскую, а когда они возвращались к вам, то сидели как влитые, но были повсюду ушиты. Но рединготы свои Гаварни заказывал не Юманну; для этого он нанял полкового портного, который мастерски изготовлял плотно облегающие рединготы. Под конец этих рассказов Гаварни, ставший к тому времени человеком в высшей степени серьезным, принимался издеваться над самим собой прежним и со смехом признавался, что раньше предпочитал все утонченное, претенциозное, ослепительное, и современники справедливо называли его мерзким бахвалом. А в ответ на возражения он говорил: «Просто вы не видели меня в ту пору: я тогда носил перстни поверх перчаток»[238]. <…> Он умел говорить тонко, изысканно, остроумно и даже рассудительно о вещах, связанных с модой и нарядами; он относился ко всему этому очень серьезно. Однажды в Лондоне, во время Всемирной выставки <…> английские художники и литераторы вознамерились совершить революцию в костюме и воспользоваться случаем избавить Европу от ее уродливых нарядов. Один расхваливал изобретенную им шляпу и отстаивал ее достоинства и изящество, другой предлагал новое платье, отличающееся неслыханной красотой и удобством. Все были охвачены революционным энтузиазмом, но тут взял слово Гаварни и сказал, что в обществе равенства отличительные черты костюма должны заключаться не в самом костюме, а в способе его носить, не в дороговизне ткани, а в некоем неизъяснимом вкусе, который позволяет человеку незаурядному выделяться среди окружающих его рединготов. И после этого спича Гаварни Европа продолжала носить черные фраки и шляпы в виде печной трубы [Goncourt 1873: 227–229].
О том же говорит и Готье в уже цитировавшемся предисловии 1864 года:
Гаварни превосходно знает моды: он сам их создает; персонажей своих он всегда изображает в том наряде, какой им подобает. Дело не только в платье, но и в манере его носить – вещи, о которой постоянно забывают те, кто просто работают на портних и рисуют для них костюмы.
Умение запечатлевать современную моду и современную жизнь, а порой даже изменять ее, придавать ей новую форму – первая черта, отличающая Гаварни от многих рисовальщиков его времени. Первая, но не единственная. Дело в том, что Гаварни был бытописателем не только визуальным, но и, так сказать, слуховым. Если для других карикатуристов тексты-подписи сочиняли, как уже было сказано, профессиональные литераторы, а любимец Бодлера Константин Гис вообще обходился только названиями своих зарисовок, то Гаварни сочинял тексты для своих рисунков сам, причем сочинение это, как мы знаем из воспоминаний Гонкуров, носило весьма специфический характер. В книге о Гаварни Гонкуры посвятили этому феномену отдельную главу, некоторые абзацы которой были впервые напечатаны в их очерке, составившем четвертый раздел сборника Гаварни «С натуры» («D’après nature», 1858):
Художник помещает под своими рисунками все фразы, все шутки, все выдумки девятнадцатого века. Для потомков станет немалым сюрпризом тот факт, что все эти картины – говорящие, что все эти фигуры имеют язык и голос и что под литографиями заново совершается чудо, описанное медонским кюре: замерзшие слова тают в воздухе[239]. Ибо Гаварни, как никто другой, владел искусством писать так, как говорят. Ни один автор не умел так схватывать на лету человеческую речь. Кажется, будто его подписи под литографиями – не фразы, которые мы читаем глазами, а те речи, которые долетают до наших ушей в салонах или на улице [Goncourt 1873: 270–271].
Гаварни, пишут Гонкуры, всю жизнь записывал яркие слова и выражения, услышанные от знакомых и незнакомых, всю жизнь был внимателен к словесной игре, к словам, производящим комический эффект, и каламбурам. Гонкуры даже сравнивают его подписи под рисунками со стенографией:
Случалось ли вам мечтать порой о стенографии, способной запечатлеть повседневную, неприкрашенную речь, которую народ и эпоха уносят с собой? стенографии разговоров и болтовни? стенографии этого языка в языке, неакадемического, но истинно национального? <…> Подписи Гаварни суть подобная стенография[240]. Вдобавок у Гаварни оклики, вздорные россказни, реплики в диалоге – это не готовые фразы, а живая речь. Они полны обрывов, умолчаний, построены против всяких правил, они текут безостановочно, беспорядочно, покоряясь влиянию внезапно явившегося чувства или неожиданно родившейся мысли. В них ощущается даже прерывистое дыхание говорящего [Goncourt 1873: 271–272].
Сеголена Ле Мен отмечает: в подписях Гаварни, как и в «Гаварниане» Гонкуров, пунктуация изобилует отточиями, тире, вопросительными и восклицательными знаками, вводящими в письменный текст паузы, как при говорении, так что читать их можно и про себя, и вслух [Le Men 1991: 76–77].
Гонкуры уточняют, что «стенография» у Гаварни была своеобразная; он не просто вкладывал в уста своим персонажам реплики, подслушанные
