По страницам «Войны и мира». Заметки о романе Л. Н. Толстого «Война и мир» - Наталья Григорьевна Долинина
Кто в этом виноват? Да нет здесь виноватых; разве любовь может быть виной! И выхода из этого положения нет, потому что молодость, естественно, рвётся к самостоятельности, к полноте ответственности за свою судьбу, а старые люди столь же естественно держатся за своё место в жизни и не хотят отдать его молодым. Выхода нет, и остаётся только всё равно любить, всё равно жалеть своих стариков, потому что хуже всего становится, когда они уходят навсегда и уже некому мешать нам и властвовать над нами.
6. Денщик Лаврушка и другие…
Вернёмся на месяц назад – к тому дню, когда Наполеон уже перешел Неман и двигался по польским губерниям, а князь Андрей приехал в «главную квартиру армии» к Барклаю де Толли.
То, что он увидел и услышал там, поразило его не своей исключительностью, а, наоборот, обыденностью. «Все были недовольны общим ходом военных дел в русской армии; но об опасности нашествия в русские губернии никто и не думал, никто и не предполагал, чтобы война могла быть перенесена далее западных польских губерний».
Чем же были заняты люди, взявшие на себя ответственность за руководство армией? Что происходило в этом огромном, беспокойном, блестящем и гордом мире?
Там было девять разных группировок – Толстой с иронией описывает их: «теоретики войны», обсуждавшие бесконечные планы кампании; сторонники мира, боявшиеся Наполеона ещё со времён Аустерлица; «делатели сделок» между разными направлениями; приверженцы Барклая и приверженцы Бенигсена, обожатели императора Александра – ирония Толстого понятна, если вспомнить, что «об опасности нашествия в русские губернии никто и не думал», – в штабе заняты спорами, разговорами, а вовсе не тем, что сейчас нужно стране.
Но одну группу – самую многочисленную – Толстой описывает не только с иронией; в каждом его слове – ненависть; «самая большая группа… состояла из людей… желающих только одного, и самого существенного: наибольших для себя выгод и удовольствий…
Все люди этой партии ловили рубли, кресты, чины и в этом ловлении следили только за направлением флюгера царской милости… Какой бы ни поднимался вопрос, а уж рой этих трутней, не оттрубив ещё над прежней темой, перелетал на новую и своим жужжанием заглушал и затемнял искренние, спорящие голоса». (Курсив мой. – Н. Д.)
Вот кто сделал Берга «помощником начальника штаба левого фланга»; вот кого Багратион в своём письме к Аракчееву назвал сволочами; вот против кого выступили, наконец, люди, утверждающие, что «всё дурное происходит преимущественно от присутствия государя с военным двором при армии…»
В конце концов, царя уговорили уехать в Петербург, вместе с «трутнями». Перед отъездом он милостиво принял князя Болконского, и «князь Андрей навеки потерял себя в придворном мире, не попросив остаться при особе государя, а попросив позволения остаться в армии».
Князь Андрей «потерял себя» в придворном мире, но мир этот жив, и живёт он по прежним законам – вся страна вздыблена, взметена, изменилась жизнь всех людей, кроме тех, кто окружает царя. «Эта жизнь неизменна… – говорит Толстой, – …салон Анны Павловны и салон Элен были точно такие же, какие они были один семь лет, другой пять лет тому назад».
Изменилось всё; даже казавшиеся заколдованным спящим замком Лысые Горы покинуты хозяевами, разорены, через них прошла война. Но в Петербурге по-прежнему живут фантастической, выдуманной жизнью, и князь Василий сегодня ругает Кутузова последними словами, а завтра восторгается им, потому что царь вынужден под натиском общественного мнения назначить Кутузова главнокомандующим.
Мы помним, как описывал Толстой Наполеона, безжалостно подчёркивая толщину, короткие ноги, пухлую шею… Кутузова он тоже не щадит: старый главнокомандующий «ещё потолстел, обрюзг и оплыл жиром», он, «тяжело расплываясь и раскачиваясь, сидел на своей бодрой лошадке»; в лице его и фигуре было «выражение усталости»… Но если Наполеон всячески заботится о впечатлении, какое он производит на окружающих, то Кутузов – прежде всего естествен в каждом своём движении; это и любит в нём Толстой.
Кутузов устал от долгой и трудной жизни, ему тяжело носить своё расплывшееся тело – всего этого он и не думает скрывать. Как все старики, он боится смерти – он, умеющий быть невозмутимым под пулями, «испуганнооткрытыми глазами посмотрел на князя Андрея», услышав о смерти своего друга, старого князя Болконского. Он естествен и здесь, он всегда остаётся самим собой.
Всё, что говорит и делает Кутузов, он говорит и делает н е т а к, как Наполеон и Александр I.
Весь роман Толстого построен на принципе контраста – резкого противопоставления. Контраст – в самом названии книги: «Война и мир». Контрастны войны: несправедливая, ненужная народу война 1805–1807 годов и Отечественная, народная 1812 года… Контрастны целые круги общества: дворяне и народ противопоставлены друг другу, но и в дворянской среде – контраст между честными людьми – Болконскими, Ростовыми, Пьером Безуховым – и «трутнями» – Курагиными, Друбецкими, Жерковым, Бергом.
Внутри каждого лагеря – свои контрасты: Болконские противопоставлены Ростовым; патриархальная семья Ростовых – бездомному, несмотря на своё богатство Пьеру. Контрастны женщины: Элен и Наташа, Наташа и Соня, княжна Марья и Соня, Наташа и княжна Марья…
Резко контрастны исторические деятели: Барклай и Кутузов, Наполеон и Александр I, Кутузов и Наполеон. И, может быть, самый резкий контраст в том, как рисует Толстой Кутузова и Александра I. Никакой прямой насмешки над царём Толстой не допускает. Наоборот, царь у него красив, обаятелен. Но уже в первой войне он становится жалок рядом с обрюзгшим и бессильным, но величественным и непокорным Кутузовым. А в войне Отечественной Кутузов затмевает царя именно своей естественностью – качеством, которое больше всего ценит в людях Толстой.
Да, он стар и немощен, он слушал доклады генералов «только оттого, что у него были уши, которые, несмотря на то, что в одном из них был морской канат, не могли не слышать…» Но он побеждает царя «своею опытностью жизни» – и не случайно Толстой именно в главах, предшествующих Бородинскому сражению, заставляет Кутузова решать те же вопросы, которые уже решал на наших глазах царь.
Мы помним трагедию Денисова и попытку Ростова спасти своего друга, и ответ царя: «…потому не могу, что закон сильнее меня…» Денисов был обвинён
