Неуловимая реальность. Сто лет русско-израильской литературы (1920–2020) - Роман Кацман
Изваяние Ленина, как и процесс его создания, предельно точно и емко воплощают то, как Эгарт понимает реальное и реализм, причем не только в плане художественного метода, но и в планах онтологическом и эпистемологическом. Материя сама по себе бессмысленна и мертва, и только творец, орошая ее своей кровью, осеняя ее своим формообразующим жестом, вдыхает в нее жизнь и смысл. Следовательно, не в материальном содержится зерно реального. Нет его и в идеальном, воображаемом, иллюзорном, которое слишком зыбко и обманчиво, случайно и непредсказуемо. Реальное содержится в том, что не называется, что ускользает от схватывания, как материального, так и идеального. Оно исключенное третье. Его маркером служит многоточие в восклицании рассказчика при виде лунного Ленина – «и вдруг…», как и в задумчивом и невнятном бормотании всегда острой на язык и решительной Авивит – «это…». Реальное – то, что не позволяет Маадиму прикасаться к своему произведению в конце сцены: оно одновременно сакрально и осквернено и в обоих случаях табуировано, недоступно или запретно для жеста присвоения; оно есть не что иное, как лака-новское непроизносимое имя Отца, ужасное и прекрасное. Без этого первобытного и возвышенного трепета перед божественными образами земли (глины) и неба (луны) ничто – ни материальное, ни идеальное – не имеет смысла. Другими словами, без недоступности объекта нет репрезентации объекта, нет означивания и смысла. А значит, реальность может служить синонимом означивания, смыслообразования. Комизм, который рассказчик придает образу Маадима, призван усилить эффект реальности, обращаясь к старинному жанровому и стилистическому истоку художественного реализма; однако за этим скрывается более глубокий фактор: причина насмешки рассказчика в том, как на его глазах срывается жест присвоения, который художник направляет на объект – как материальный (кусок глины или мрамора), так и идеальный (образ, идея). Подлинный жест познания реальности – это неудавшийся, «падший» жест, и в этом своем падении одновременно и комический, и трагический. Единство сакрального с указывающими на него, но не схватывающими его движениями смеха и скорби составляет структуру реального, как она вырисовывается в романе Эгарта.
Юлий Марголин
Возможно ли чудо в нереальной реальности?[17]
Книга Юлия Борисовича Марголина (1900–1971) «Путешествие в страну Зэка» (1952) хорошо известна всем, кто интересуется историей советских лагерей или литературой о них. Будучи одним из первых свидетельств о ГУЛАГе, а также о преступлениях большевиков в оккупированной Польше в начале Второй мировой войны, эта книга была сперва проигнорирована просоветскими кругами в Израиле и в других странах, а затем заслонена фигурами Варлама Шаламова и Александра Солженицына[18]. Роль этой книги и ее автора в знаменитом деле против Давида Руссэ, одного из первых разоблачителей сталинского режима, сформировала представление о ней как о документальной прозе, мемуаристике, историческом свидетельстве. Социальное и политическое значение книги несомненно [Якобсон 1978; Дымерская-Цигельман 2003–2004], однако ее литературные особенности остаются при этом в тени. За кажущейся поэтической неамбициозностью автора скрывается сложный литературный замысел. Мы увидим, что сказочно-философский сериокомический дискурс, сбалансированный многочисленными бытовыми и техническими деталями, позволяет автору добиться максимально беспафосной литературизации и структурализации хаотической и абсурдной, на первый взгляд, реальности. Такой дискурс, в соединении с сильной плутовской топикой, объединяет трагическое недоумение и политическую сатиру в образе мыслей и самоощущении «путешественника» как одновременно «чужого и близкого, пришельца и своего» [Марголин 20176: 292] в этой реальности. Предельная очевидность зла порождает эвидентный реализм (соединенный с инвидентностью сказочного, фантастического и чудесного), из которого вырастают глубокие философские вопросы. Будучи дополнена опубликованными в позднейшее время предлагерными и послелагерными главами и фрагментами, книга Марголина окончательно приобретает вид эпической притчи об истории европейского еврея как о путешествии «туда и обратно», в галут (изгнание) и обратно в Землю Израиля, причем испытание сионистской идеи изгнанием становится парадигмой испытания человечности и осмысленности, испытания «европейской идеи», происходящего ежечасно на всем протяжении путешествия.
Юлий Марголин родился в Пинске 14 октября 1900 года. В 1925-м защитил докторскую диссертацию в Берлинском университете по теме «Grundphanomene des intentionalen BewuBt-seins» (Основные явления интенционального сознания). Писал статьи и «занимался литературным трудом» [Марголин 1975: 439] на русском и польском языках. В 1926 году поселился с женой Евой Ефимовной Спектор в Лодзи, и в 1936-м они переехали в Палестину. В 1939 году Марголин приехал в Польшу по личным делам и, когда началась Вторая мировая война, оказался на территории, оккупированной Советским Союзом. В 1940 году он был арестован и выслан в лагерь на севере России, где и пробыл в заключении до 1945 года. В 1946 году Марголин вернулся в Палестину, и уже через год было написано «Путешествие в страну Зэка», опубликованное с большими купюрами в США в 1952 году (подробнее см. [Хазан 2010]) и изданное в полной версии только в 2016 году в Израиле. Это последнее издание включает не вошедшую в издание 1952 года первую часть «Путешествия» о событиях, непосредственно предшествующих аресту и ссылке, то есть с сентября 1939-го и до перевозки арестованных в лагерь[19], а также серию очерков «Дорога на Запад», написанных, по мнению составителей, в первой половине 1950-х и изданных по отдельности в различных периодических изданиях [Марголин 20176: 224][20]. Их сюжетную ось составляет путь из алтайского города Славгород, куда Марголин был вынужден уехать после освобождения, через Польшу и Францию – в Палестину Кроме того, в этом издании текст «Путешествия», составивший издание 1952 года, пополнился впервые публикуемыми главами и фрагментами[21]. На это издание, наиболее полное на сегодняшний день, я и буду опираться[22]. Кроме «Путешествия», Марголин опубликовал еще ряд книг и множество статей в Израиле и других странах [Занд 1973: 11]. Он скончался 21 января 1971 года в Тель-Авиве.
В своей главной книге, о которой здесь пойдет речь, Марголин неоднократно указывает на стоящую перед ним задачу. В главе «Вместо предисловия» он отмечает, что имеющаяся литература о Советском Союзе представляет собой «детский лепет», «туристическую» литературу [Марголин 2017а: 7]. Описания голода, например у Гамсуна, кажутся ему в лагере «смешными, литературными» [Марголин
