Короткой строкой - Самуил Аронович Лурье
Все эти замечательные события рассказаны уже в нескольких других книжках. Однако ж, по мнению А. В. Бакунцева, там не обошлось без ошибок, а кое-кто кое-что и приврал. Главное же – ни один из его предшественников не озаботился созданием «научного аппарата, столь необходимого в подобных изданиях».
А он сверил воспоминания и письма персонажей этого сюжета с сообщениями прессы и разными официальными документами. Каждый сообщенный факт подтвердил (иногда и отменил) цитатой, про каждую цитату написал, откуда она. Изготовил и приложил именной указатель. Хорошая, одним словом, работа.
Вот если бы еще без политики. «Здешние русские не могли разделять радости коренных народов этого края, якобы “угнетаемых царизмом”». Да, вероятно, не могли. Но какой смысл в этом язвительном «якобы», если через две строки – мечтательный вздох: «Когда Прибалтика еще была частью Российской империи, местные русские наравне с немцами считались господствующей нацией»? Фраза уничтожает фразу. Ну да ничего.
Летом 1940-го независимые государства Прибалтики перестали существовать. Как и публика тех концертов и тех банкетов. Кого увезли в лагеря, кого убили на месте. Графоманка уцелела. Гувернантка – сказано в книге – «бесследно исчезла». Осенью 1940-го Бунин написал «Антигону».
Николай Мельников. Портрет без сходства. Владимир Набоков в письмах и дневниках современников (1910–1980-е годы). М.: Новое литературное обозрение, 2013.
Советую купить. И поставить рядом с книжкой этого же автора (и О. А. Коростелева) 2000 года «Классик без ретуши». На ту же полку, где Собрание сочинений Набокова. И если придет охота или наступит надобность о нем подумать – у вас будет все, без чего не обойтись.
Кроме разве что свода (пока не существующего): «Н. в воспоминаниях современников». Но толку от них (от современников и воспоминаний) – чуть. Как персонаж Набоков непроницаем.
Кроме того, в мемуарах люди, как правило, включают задний ум.
А Николай Мельников собрал коллекцию, грубо говоря, первых реакций: как действовали тексты Набокова на тех, кто не знал или почти не знал, кто он такой. Говоря изящно (немножко слишком красиво), автор этой книги поставил перед собой задачу – «если получится, восстановить тот образ, который запечатлелся в сознании его <Набокова> первых читателей, еще не загипнотизированных звездным статусом монтрейского небожителя, еще не ослепленных той лучезарной легендой, которой он облек свое имя».
Положим, эти первые читатели – почти сплошь писатели.
Того же И. А. Бунина попробуй ослепи:
«Сирин все-таки нестерпим – лихач возле ночного кабака, хотя и замечательный…»
Невероятно огромный, невероятно кропотливый и вообще высококачественный труд. Сколько книг и журналов перелистать, семь архивохранилищ перерыть – чтобы выудить около полутысячи цитат – и в примечаниях каждую поставить в разъясняющий контекст.
Грустно, что эти пятьсот (или больше; или меньше) суждений так удивительно однообразны.
«Очень интересен, но бездушен».
«Очень талантлив, но чересчур много мелочей и кроме того есть кое-что неприятное».
«Фокусник он ужасный, но интересен, ничего не скажешь».
«Он, конечно, талантливый очень… но что дальше?»
«Роман этот <“Камера обскура”> исключительно талантлив – и именно поэтому он мне неприятен…»
«Умно, талантливо, высокохудожественно, но – безблагодатно и потому вряд ли не эфемерно».
«А Сирин все-таки замечательный писатель, хотя и автомат…»
Это из раздела «1930-е годы», почти подряд, я только отобрал фразы покороче. На 35-й странице надоело.
Впоследствии тональность, конечно, становится умеренней, вступают благодушные голоса иностранцев, и вообще – время идет. Однако идей не прибавляется. Основная формула (и по сей день, я думаю) – все та же: слог у Набокова превосходный, но.
Должно быть, это и есть его судьба. Должно быть, он сам виноват – не знаю только в чем.
Человек из оркестра. Блокадный дневник Льва Маргулиса / Предисл. и коммент. А. Н. Крюкова; коммент. А. С. Романова. СПб.: Издательская группа «Лениздат», «Команда А», 2013.
Вы думаете, что всё уже поняли про эту книгу. Вы ошибаетесь. Она не про ужасы и не про героизм. Честно говоря, я боюсь сказать, в чем ее секрет. У самого у меня никогда не хватило бы храбрости вести такой дневник. И потом еще хранить. Мысль, что его кто-нибудь когда-нибудь прочитает, свела бы меня с ума.
Не понимаю и того, как это «Команда А» осмелилась напечатать. (С какими превосходными, кстати, комментариями, с какими существенными приложениями – всё сделано исключительно толково.)
История человека настолько небольшого и узкого, что он поместился в текст весь целиком. Собственно говоря, стал текстом. Потрясающе живым.
Все время голоден, и все время страшно. Ни о чем не думает, кроме собственного тела. И обращается исключительно к нему.
Чем и обеспечено полное, абсолютное, идеальное, практически недостижимое отсутствие фальши.
Не знаю, что еще сказать. Говорю же – опасаюсь. Как-нибудь не так поймут.
Там, в этом тексте, есть один, всего один забавный эпизод. Один абзац. Его и выпишу. 26 декабря 1941 года. Вечер. Маргулис и Нюра ужинают. Еды еще довольно много: Нюра работает в столовой. (Кем она приходится Маргулису – долго рассказывать; вообще-то никем, до войны – домработница, ныне – ангел-хранитель; каждого, кто выжил в блокаду, кто-нибудь спас; чистая дружба.)
«В 9 час. она легла спать. Я подсел к ней и стал рассказывать о времени НЭПа, объясняя, что значит хорошая жизнь. Она обалдела и никак не могла себе этого представить, чтоб все было всегда. Всегда без очереди и пр. Она сказала, что у нее от этого голова кружится. В 10 я тоже лег спать и скоро заснул. В дремоте я слушал последние известия, но, проснувшись утром, я ничего не помнил».
Так вот, он выжил. До самой пенсии наверчивал Шуберта, как чистый бриллиант, и т. д.
Б. М. Парамонов. Мои русские. СПб.: ИД «Петрополис», 2013.
Очень серьезная книга. Решительный и ответственный шаг: опись накопленного интеллектуального имущества. Для передачи в надежные руки. Не совсем понятно – чьи. «Мандельштам прежде всего – гениальный поэт, и это главное, что о нем нужно помнить». Так строго пишут для детей.
Портреты пером и тушью. № 1 – Андрей Курбский, № 129 (если я правильно сосчитал) – Евгений Евтушенко.
О каждом из персонажей сказано не все, что автор про него знает (знает он очень много), а только то, что думает.
Немного странный (для меня), очень трудный (для меня же) ракурс: кто и насколько европеец.
«Первым русским европейцем считается Петр Великий…»
Про Потемкина: «Этот блестящий европеец был коренным русаком…»
«Декабристы
