Подлинная история Константина Левина - Павел Валерьевич Басинский
Когда страстный охотник убивает дичь, новость о возможной смерти его любимой девушки отходит на второй план. Тем не менее болезнь Кити небезразлична для Левина. Но и здесь Толстой предельно точен в психологических деталях:
[о]: Возвращаясь домой, Левин расспросил все подробности о болезни Кити и планах Щербацких, и, хотя ему совестно бы было признаться в этом, то, что он узнал, было приятно ему. Приятно и потому, что была еще надежда, и еще более приятно потому, что больно было ей, той, которая сделала ему так больно.
Толстой не останавливается и на этом. Он добивает своего героя, свое alter ego, следующим признанием:
[о]: Хмель известия о том, что Кити не вышла замуж, понемногу начинал разбирать его. Кити не замужем и больна, больна от любви к человеку, который пренебрег ею. Это оскорбление как будто падало на него. Вронский пренебрег ею, а она пренебрегла им, Левиным. Следовательно, Вронский имел право презирать Левина и потому был его враг.
Приезд Стивы нарушает гармонию деревенской жизни Левина. Вся прежняя гамма чувств, которые он испытывал в Москве три месяца назад, снова овладевает им. И он, сам того не желая, вновь становится героем чужого и чуждого ему романа. Былые платонические мечты о жизни с милой женой вдали от городской цивилизации, на природе, в сельскохозяйственных заботах и нравственном покое, уже не вернутся к нему. Левин отравлен «каренинским» сюжетом и никогда не обретет покой. И это он еще не знаком с Анной. Он не представляет себе, ради кого Вронский предал Кити.
Стива приехал не только поохотиться, но и как дипломат. Возможно, с подачи Долли. Кити с матерью обожглись на Вронском, и теперь их задача вернуть Левина. Но в качестве дипломата Стива допускает одну оплошность. Он говорит о «совершенном аристократизме» Вронского, которым очаровалась Кити. А это уже удар ниже пояса.
[о]: Левин нахмурился. Оскорбление отказа, через которое он перешел, как будто свежею, только что полученною раной зажгло его в сердце…
– Постой, постой, – заговорил он, перебивая Облонского, – ты говоришь: аристократизм. А позволь тебя спросить, в чем состоит этот аристократизм Вронского или кого бы то ни было, – такой аристократизм, чтобы можно было пренебречь мною? Ты считаешь Вронского аристократом, но я нет. Человек, отец которого вылез из ничего пронырством, мать которого бог знает с кем не была в связи… Нет, уж извини, но я считаю аристократом себя и людей, подобных мне, которые в прошедшем могут указать на три-четыре честные поколения семей, находившихся на высшей степени образования (дарованье и ум – это другое дело), и которые никогда ни перед кем не подличали, никогда ни в ком не нуждались, как жили мой отец, мой дед.
Но откуда Левин так осведомлен об отце Вронского и похождениях его матери? Три месяца тому назад, когда он обедал со Стивой в ресторане и Стива впервые произнес фамилию Вронского, Левин ни сном ни духом о нем не знал. Потом он видел Вронского у Щербацких в течение нескольких минут, пока препирался с графиней Нордстон о спиритизме. Потом Левин уехал в свою деревню. Потом он еще раз был в Москве для того, чтобы встретиться с братом Николаем. Неужели во второй свой приезд он подробно интересовался семьей Вронских? И в то же время ничего не узнал о болезни Кити?
Что-то здесь не сходится…
Это редкий случай в романе, когда в него с азартом врывается автор, возможно, сам того не замечая. Это не Левин спорит со Стивой о подлинном аристократизме. Это Толстой, перевоплотившись в своего героя, доказывает самому себе, что настоящий аристократ – он, а не свитский офицер Вронский. Он, живущий в Ясной Поляне, а не те, кто подвизаются при Дворе. Толстой презирал Двор, называл его почему-то Трубой и не раз насмешливо отзывался о нем в письмах к тетушке-фрейлине А.А.Толстой.
Здесь одно alter ego писателя горячо спорит с другим, доказывая свое превосходство. Писатель спорит со своим героем. Да, это он, Левин-Толстой, – настоящий аристократ, а не флигель-адъютант Вронский! Вронский – выскочка, придворный щеголь! Его манеры напускные, благоприобретенные, в отличие от органичного, из рода в род передаваемого аристократизма Левина.
«По своему рождению, по воспитанию и по манерам отец был настоящий аристократ, – вспоминал сын писателя Илья Львович Толстой. – Несмотря на его рабочую блузу, которую он неизменно носил, несмотря на его полное пренебрежение ко всем предрассудкам барства, он барином был, и барином он остался до самого конца своих дней».
Возможно, в молодости Толстой с его сильно развитым тщеславием и мечтал о военной или даже придворной карьере. Во всяком случае, он тоже пытался вести такой же образ жизни, какой Вронский ведет в Петербурге. Кутил, играл в карты, ходил к продажным женщинам. Но однажды он понял, что это не его стезя.
Запись в московском дневнике 1850 года: «Пустившись в жизнь разгульную, я заметил, что люди, стоявшие ниже меня всем, в этой сфере были гораздо выше меня; мне стало больно, и я убедился, что это не мое назначение».
Ко времени создания «Анны Карениной» Толстой уже прошел огонь, воду и медные трубы. Он дважды воевал, стал известным писателем, женился на девушке, которую любил, и осел в Ясной Поляне, на земле своих предков.
Но это не означало, что Толстой окончательно нашел себя. Наоборот, «Анна Каренина» писалась им в период, когда он находился накануне духовного переворота, что отразилось в финале последней, восьмой части романа. После переворота вопрос о настоящем и ненастоящем аристократизме уже не волновал его. Но во время написания романа он был для него все еще болезненным.
Тень графа Вронского, а иногда и он сам во плоти, будет преследовать Левина на всем протяжении романа. Вот, казалось бы, какое ему дело до этого флигель-адъютанта, которого он едва знает? Но – нет! Он будет постоянно вспоминать о нем и ревновать к нему Кити. Даже после того, как она выйдет за него замуж.
Глубокий психолог, Толстой не раз подчеркивает, что своим отказом Кити не обидела, а именно оскорбила Левина. Но какое может быть оскорбление в том, что девушка отказалась выйти за него замуж? Разве она что-то ему должна?
Когда он приезжает в Ергушово и Долли берет обязанность дипломата на себя, намекая ему, что стоит сделать Кити повторное предложение, в Левине поднимается «чувство злобы за оскорбление». Его оскорбил не отказ
