Достоевский в ХХ веке. Неизвестные документы и материалы - Петр Александрович Дружинин
В том же 1947 выходит книга Кирпотина «Молодой Достоевский». Эта работа честная, достаточно вдумчивая. Кирпотин не принадлежит к натурам, страстно отстаивающим свою мысль, как бы ни была она мала и слабооригинальна. Он добросовестно излагает факты, собирает их из самых различных источников, на Достоевского не очень сердится за его религиозно-реакционные взгляды, и, к чести Кирпотина, – признает за Достоевским истинное и искренное увлечение идеями социализма в эпоху 40‑х годов.
И опять всё замолкает до последнего нашего юбилея в феврале 1956 года (75 лет со дня смерти). Потому ли, что он застиг исследователей, так сказать, врасплох, поскольку условия нашей жизни до юбилея не очень благоприятствовали занятиям творчеством Достоевского, – юбилей, так громко торжественно провозглашенный в размерах всемирных, ознаменовался у нас коротеньким критико-биографическим очерком Заславского, двумя статьями Евнина о мастерстве Достоевского, книгой Борщевского «Щедрин и Достоевский», которая была задумана и исполнена задолго до юбилея, книгой Шкловского «За и против (заметки о Достоевском)», интересной и оригинальной, как все, что выходит из-под пера этого умного, своеобразно-капризного… как назвать его? исследователя? это было бы неверно – писателя, у которого имеется очень много от фельетона, но это, конечно, не фельетон, словом писателя, для которого очень трудно придумать жанровое определение. Знание о Достоевском в научно-исследовательском отношении книгой Шкловского не обогащается.
Осталось сказать несколько слов о самой популярной книге наших дней: о книге В. В. Ермилова «Ф. М. Достоевский». Что и говорить: Ермилов – человек талантливый и, прежде всего, необычайно отзывчивый. Юбилей Чехова – Ермилов пишет книгу о Чехове. Юбилей Гоголя – о Гоголе. Когда развернулся талант Ермилова, по Достоевскому отмечалось два юбилея. И Ермилов выпускает два произведения. Он всегда пишет самоупоенно, вдохновенно, всегда чувствует свою аудиторию, поет о том и так, как это нужно ей, вот в эту минуту. Человек крайне внимательный. И не удивляйтесь поэтому, что вчера Достоевский был для Ермилова писатель только вредный и лучше бы, если б его совсем не было в нашей литературе, а сегодня – он великий писатель, который так горестно писал об «униженных и оскорбленных», и особенно сокрушался, зачем плачет дитё. И тут же перевернется несколько страниц, и оказывается – тот самый роман, где он горюет о плачущем дитё, Достоевский писал по заказу правительственных кругов!!
Достоевский в одном месте цитирует слова одного талантливого историка о Ламартине: «Это не человек, это лира!» Разумеется, инструмент, на котором играет Ермилов, грубее нежной лиры: [тромбон, скорее барабан] нечто вроде гобоя, в лучшем случае флейта, на которой он выводит свои «очень прекрасные» рулады – сегодня одни, завтра другие – противоположные.
Книга Ермилова – это книга символическая. В ней нашла свое выражение вся зыбкость, которую проявило наше литературоведение по Достоевскому. Безмерно колоссальны наши достижения во всех областях творчества. Но по отношению к этому одному из гениев человечества мы оказались, в своем роде, на положении «пролеткультовцев», что ли, почти уже совсем готовы были выбросить его с «корабля» нашей современности. А А. М. Горький однажды сказал: «Два величайших гения, величайшие русские писатели, Толстой и Достоевский, силою своих талантов потрясли весь мир, обратили на Россию изумленное внимание всей Европы, и оба стали как равные, в великие ряды, чьи имена [– Шекспир, Данте, Сервантес, Руссо и Гете»].
Отзыв В. В. Ермилова об иллюстрациях Б. М. Басова к роману Ф. М. Достоевского «Униженные и оскорбленные», 27 июля 1958 г. [953]
Об оформлении книги «Униженные и оскорбленные»
Представленные образцы работы тов. Басова чрезвычайно интересны, своеобразны и талантливы. В этой работе, несомненно, передан суровый, сумрачный и мрачный колорит произведений Ф. М. Достоевского. Очень интересна композиция. Метко и остро схвачен типаж – особенно это относится к образу Нелли, в которой переданы и печальная ее судьба, и трагически-напряженная взволнованность, и недоверие к жизни: она как бы вглядывается в мрак окружающей ее действительности. Хорош и дедушка, – правда, он слишком «оправдан» художником. А ведь он – не только жертва, а и в какой-то мере мучитель, отчасти виновный в тяжести судьбы своей дочери и внучки. Этих штрихов у художника не нашлось, – может быть, не хватает какого-то одного маленького штриха. Несмотря на этот недостаток, все же облик его верен; тонко передан и петербургский, и некоторый иностранный налет. Хорош и облик главной героини, с ее раздумьем, горем и чистотой душевной.
Жаль, что в изображении улицы, домов, которое само по себе изящно, совсем нет петербургской атмосферы, это может быть отнесено к любому городу – и русскому, и немецкому, и к большому и к маленькому, – полная нейтральность. Тут художнику необходимо поработать над внесением штрихов, которые могли бы намекнуть на петербургскую атмосферу.
Черную краску в связи с произведениями Достоевского, и общий скорбный колорит я считаю верным. Достоевский – не оптимист, это – не Толстой, не Поль, не Тургенев и т. д., и художник имеет полное право на такой колорит. Скорбь здесь – не упадническая, а благородная.
Меня смущает только одно. «Униженные и оскорбленные» не принадлежат к числу лучших, наиболее значительных произведений Достоевского (см. главу об этом романе в моей книге «Ф. М. Достоевский», Гослитиздат, 1956 г.). Сам писатель считал это произведение «фельетонным романом», хотя и признавал в нем несколько очень хороших мест. Если бы предложенный тов. Басовым проект оформления относился к роману «Преступление и наказание», то я, не колеблясь, высказался бы за этот проект. А сейчас у меня сохраняется все же некоторое колебание. Не получается ли оттенок некоторой претенциозной значительности в таком оформлении произведения, которое так уступает по своей художественной силе и значению капитальным произведениям Достоевского?
Впрочем, можно рассуждать и иначе. Проект, предложенный тов. Басовым, отражает общую атмосферу Достоевского, во многом верно отражает и атмосферу данного произведения – а следовательно, имеет право на существование. Я склоняюсь скорее именно к этому решению, и делюсь своими замечаниями и раздумьем только для того, чтобы талантливый художник еще раз подумал над своей работой и, может быть, обогатил бы ее еще теми или другими штрихами. Во всяком случае, для меня ясно, что проект художника должен быть принят, может быть, – если художник согласится, конечно! – с известной доработкой.
В. Ермилов
27 июля 1958
Отзыв Ю. Ф. Карякина о вступительной статье В. Я. Лакшина к «Запискам из Мертвого дома» в издании Гослитиздата, 21 июля 1965 г. [954]
Ф. М. Достоевский. «Записки из Мертвого дома»
Статья В. Я. Лакшина не нуждается в положительных оценках, но все же подчеркну главное: она помогает глубже прочитать «Записки», выдвигает вопросы, обычно не замечаемые или опускаемые сознательно.
Несколько замечаний.
1) Быть может, стоит более кровно, конкретно связать «Записки» (как оно и было в действительности) с другими произведениями писателя. Мир столичный, мир петербургский столкнулся с миром каторжным. Предельно абстрактные для тогдашней России социалистические идеи окунулись в предельно конкретную жизнь. Достоевский увидел на каторге как бы первоначальные стихии, неразложимые элементы, формы человеческого духа, людские страсти в их «чистом» виде – и потом всю жизнь пользовался этим опытом. Об этом есть в статье, но, может быть, это стоит подчеркнуть?
2) «…более привычные и благополучные сюжеты „Села Степанчикова“ и „Дядюшкиного сна“ (стр. 11)».
Не создана ли традиция недооценки этих произведений? И так ли уж верна эта традиция? «Дядюшкин сон», например, это же и образ старой России, которая все еще пудрится, красится и даже готовится к браку…
3) «До каторги Достоевского можно было считать талантливейшим прозаиком гоголевской школы…» (стр. 38). Не категорично ли это?
Сам Достоевский больше всего, кажется, ценил открытия, сделанные им в «Двойнике». Тогда он впервые (пусть, так сказать, в лабораторных условиях) расщепил человеческий атом и ужаснулся той колоссальной «отрицательной» энергии, которая в этом атоме содержится.
4) А что если сказать хотя бы несколько слов (или дать справку) о других работах, посвященных «Запискам»?
21 июля 1965 г. Ю. Карякин
Архивные фонды
Архив
