Первые слова. О предисловиях Ф. М. Достоевского - Льюис Бэгби
Прощайте! Долго, а может быть, совсем, не увидимся. Да что? ведь вам все равно, хоть бы и не было совсем меня на свете. Пройдет год, другой – и из вас никто после не вспомнит и не пожалеет о старом пасечнике Рудом Паньке [Гоголь 1940: 197].
Здесь сам Гоголь, едва прикрытый маской Рудого Панька, задается вопросом, чего он стоит на самом деле. Эти размышления предвещают тот личный крах, который мы видим в предисловии ко второй части «Мертвых душ» – аутентичном авторском предисловии, которое практически не скрывает терзающие автора страхи.
III. Фикциональные аллографические предисловия
Аллографические предисловия написаны не автором основного произведения, а совершенно другим лицом. Аллографические вступления могут быть написаны реально существовавшими людьми или вымышленными персонажами[24]. Достоевский использует только второй подтип – фикциональные аллографические предисловия, – написанные от лица вымышленных персонажей. Рассмотрим два случая их появления в русской литературе периода романтизма: «Повести Белкина» Пушкина и «Герой нашего времени» Лермонтова.
Когда берешься за перо и, выражаясь словами гоголевского Рудого Панька, «высовываешь нос в большой свет» (литературы. – Л. Б.)> самый простой способ скрыть свое беспокойство по этому поводу – надеть ту или иную маску. В уже рассмотренных нами прямых авторских предисловиях Нарежный, Булгарин и Лермонтов так или иначе обнаруживают свои опасения. Аналогичным образом авторские предисловия, написанные от лица вымышленного персонажа, изо всех сил скрывают авторское беспокойство. Опасения Вальтера Скотта и Гоголя можно проследить по дискурсу тех персонажей, которые представлены в качестве авторов предисловий.
А. С. Пушкин осознавая свое беспокойство, когда, уже будучи признанным поэтом, обратился к новому для него миру прозы, в предисловии к «Повестям Белкина» (1831) поступил иначе. Чтобы полностью скрыть свое авторство, он использовал некий набор масок. Подобно Вальтеру Скотту, Пушкин, чтобы оценить реакцию публики на свой цикл коротких повестей, издал его анонимно. Однако, в отличие от Вальтера Скотта и Гоголя, он не стал придумывать вымышленный персонаж, который фигурировал бы в качестве автора предисловия. Вместо этого он рисует нам целый ряд образов, играющих различные роли в литературном процессе: издателя, чье вступление мы читаем, собирателя повестей (имеющего литературные амбиции) Ивана Ивановича Белкина, который дал им свое имя, и четырех рассказчиков – «авторов» повестей, которые Белкин записал для публикации. В такую сложную структуру очень хорошо вписываются фикциональные аллографические предисловия.
Пушкин, следуя примеру Вальтера Скотта, мистифицирует публику вступлением от третьего лица. Однако пушкинский вымышленный автор – вовсе не автор, как Темплтон, а издатель, некий «А. П.». Эти инициалы намекали критикам и читателям 1831 года, что Александр Пушкин и есть этот издатель. Иными словами, «А. П.» – очень прозрачный псевдоним. Однако беглое прочтение вступления заставляет нас довольно быстро убедиться в том, что тот образ мышления, который представлен в дискурсе А. П., не указывает и не может указывать на личность самого Александра Пушкина[25].
Пушкин не сильно скрывает косвенные указания на тот факт, что он не может являться «А. П.». Например, А. П. обещает представить нам подробное описание личности Белкина, увековечившего публикуемые повести для потомства. С этой целью А. П. полностью приводит письмо соседа Белкина, содержащее отзыв о нем, как единственный надежный источник сведений о характере Белкина:
Помещаем его (письмо соседа с описанием Белкина. – Л. Б.) безо всяких перемен и примечаний, как драгоценный памятник благородного образа мнений и трогательного дружества, а вместе с тем, как и весьма достаточное биографическое известие [Пушкин 1950: 79].
Тем не менее А. П. предпосылает письму соседа Белкина аннотацию и опускает некоторые фрагменты из него, поскольку они не представляют особого интереса для читателя; так или иначе, ничто в этом письме не указывает на то, что Белкину действительно был присущ «благородный образ мнений», а между ним и автором письма имелось «трогательное дружество» [Пушкин 1950: 79].
Подсказки Пушкина вполне прозрачны. И тем не менее читатели приняли все за чистую монету.
Нельзя сказать, что А. П. или Белкин сами сочинили публикуемые повести. А. П. всего лишь обнаружил их рукопись (как именно – он не объясняет) и публикует ее. Белкин, в свою очередь, всего лишь записал повести. Они не являются плодом его воображения или его воспоминаниями. Это истории, которые ему рассказали четыре человека, о которых мы ничего не знаем[26].
В предисловии к «Повестям Белкина» Пушкин играет на читательском интересе к взаимоотношениям между реальной личностью автора и его литературным образом. Пушкинское предисловие осмеивает идею, что персонажи – лишь маски авторов, их придумавших. Он также высмеивает готовность читателя поверить, будто вымысел и реальная жизнь – это одно и то же и не только автор, который является посредником между ними, но и персонажи – реально существующие люди. Рецензии, в которых инициалы «А. П.» были приняты за указание на авторство Пушкина, лишь вызвали саркастическую ухмылку у единственных читателей, мнением которых Пушкин, по-видимому, всерьез дорожил, – его друзей, почти все из которых принадлежали к литературной элите. Пушкин отлично знал, что они смогут отличить «А. П.» от Александра Сергеевича Пушкина [Peschio 2012: 94-124].
Фикциональные аллографические предисловия отлично скрывают личность реального автора. Любые риски, связанные с «выглядыванием из-за кулисы» напоказ читающей публике, практически сведены к нулю многоступенчатым нарративным фильтром вроде того, который придумал Пушкин для «Повестей Белкина». Как мы видели выше, разбирая аутентичные авторские предисловия, то, что Лермонтов вступал в полемику с читателями, заставило его рассказать о себе больше, чем ему хотелось бы. Возможно, ему следовало по примеру Пушкина прибегнуть к многослойному камуфляжу вроде того, что мы видим в начале «Повестей Белкина». Тем не менее, даже не подписываясь «А. П.», Лермонтов, возможно, действовал сходным образом во вступлении к своему роману – предисловии к «Журналу Печорина» [Лермонтов 1957: 248].
В «Герое нашего времени» Лермонтов пародирует авторскую самоуверенность рассказчика-путешественника, который публикует случайно услышанный рассказ. От лица этого путешественника написаны первые две части романа из пяти. Как Рудый Панько и Белкин, лермонтовский путешественник услышал первую повесть – «Бэла» – из уст своего попутчика, «старого кавказца» Максима Максимыча. Вторую повесть – «Максим Максимыч» – путешественник излагает как собственную историю. В конце этой второй повести путешественник рассказывает, как он получил от раздосадованного Максима Максимыча дневник Печорина. «Журнал» Печорина составляет последние три части романа, которые являются самостоятельными повествованиями. Рассказчик-путешественник снабжает журнал Печорина предисловием, которое помещено примерно в середине романа. Это фикциональное аллографическое предисловие, с точки зрения структуры напоминающее предисловие «А. П.» к «Повестям Белкина», но не создающее иллюзии, будто
