Путешествие в Сибирь 1845—1849 - Матиас Александр Кастрен
Верна или не верна эта геморроидальная теория, во всяком случае несомненно то, что мое настоящее состояние заставляет меня сильно призадумываться. Пуще всего страшит меня предстоящий мне в скором времени дальний путь — я разумею путешествие в С.-Петербург, которое, если не остановят новые припадки болезни, думаю начать по первому зимнему пути, т.е. в начале декабря месяца. Легко может быть, что хворь моя задержит меня в Красноярске и долее. Во всяком случае раньше весны я никак не доберусь до С.-Петербурга.
Слабость не позволяет мне вдаваться в подробности о моей последней болезни и других сопряженных с нею обстоятельствах. Спешу изъявить вам глубочайшую благодарность за письмо ваше от 20 сентября, доставленное мне вчерашний день. Вместе с ним я получил и статью г. Кёппена об этнографических отношениях Финляндии, на которую предполагаю сообщить кой-какие замечания, и именно насчет так называемых Квенов (Quenen), теперь же должен ограничиться покорнейшей просьбой, чтобы вы приняли на себя труд поблагодарить его от меня за присылку этой статьи. С особенным удовольствием прочел я и известие об исправном прибытии отправленных мною в Иркутск посылок. На днях отправлю отсюда еще две небольшие посылки под №№ 50 и 51.
P.S. Наконец я получил и манджурскую грамматику Габеленца. Отныне мой адрес — в Екатеринбург.
VIII
Асессору Раббе. Красноярск, 3 (15) ноября 1848 г.
Из прилагаемого письма к Шёгрену ты можешь приблизительно видеть, в каком положении находится твой забайкальский друг. В Красноярске уверяют, что я пью и что моя болезнь происходит от нетрезвой жизни, но ты достаточно знаешь, что это клевета. Во все четыре или пять лет, которые я прожил в Сибири, я выпил несколько рюмок вина и никогда даже не отведывал никаких водок, и потому хоть я и не Мовитс[231], обо мне все-таки можно сказать: «чахотка, чахотка сведет тебя в могилу». Я очень желал бы, чтобы усталые кости мои легли на вечный отдых в дорогом отечестве, но кто знает, что еще может случиться на долгом и трудном обратном пути.
Я еще не прощаюсь с тобой навеки, но если бы, сверх чаяния, со мною случилось что-нибудь неожиданное, то будь так добр и окажи мне последнюю дружескую услугу — прими на свое попечение все, что после меня останется. Большую часть я уже отправил в С.-Петербург на сохранение частью к Шёгрену, частью к пастору Сирену. В моем чемодане осталось только несколько книг и рукописей, восемь соболей, множество аквамаринов и других камней, разные золотые и медные древности, часы, серебряная табакерка, енотовая шуба, несколько сот рублей серебром и т.д. Кроме того, есть еще мои деньги у пастора Сирена, но сколько именно — не знаю. Я желал бы, чтобы все остающееся после меня имущество было предоставлено в виде пособия тому, кто возьмет на себя труд съездить к самоедам, изучить их язык, нравы, религию и проч, и потом издать мои труды, которые в настоящем своем виде не могут быть напечатаны. Мою остяцкую грамматику мог бы обработать Бергстади, не предпринимая для этого особого путешествия. Материалами же, собранными мною по части языков тюркского, монгольского, манджурского и т.д.. Академия может распорядиться по своему благоусмотрению.
Хотя все это и смахивает несколько на духовное завещание, ты не воображай, однако ж, чтобы я уже совершенно отчаивался в земном своем существовании. Напротив, я в полной надежде, что здоровье мое поправится и что я увижу солнце любезной родины. Итак, до свидания!
Твой друг М. А. К-н.
P.S. Увлекшись своими фантазиями, чуть было не забыл поблагодарить тебя за твои письма, которые после многих странствований наконец дошли до меня здесь, в Красноярске. Последнее, кажется, от 19 сентября. Впредь советую тебе адресовать свои письма в г. Екатеринбург. Надеюсь, что ты пришлешь мне календарь на будущий год и, кроме того, речь Цигнеуса о Нервандере. Если Бергстади в Гельсингфорсе, то извини меня, что я до сих пор не могу ответить на его письмо, я получил его только в конце октября. Да, кстати, попроси, чтоб он писал ко мне, если это не будет ему в тягость.
IX
Асессору Раббе. Омск, 2 (14) декабря 1848 г.
Несколько часов тому назад я прибыл в Омск и, так как через несколько часов оставляю его, чтобы ехать далее, то и могу написать тебе на этот раз не более семи слов, да и те, к сожалению, будут не так утешительны, как бы я желал. Хотя кровохарканье и прекратилось уже давно, но в левом легком так горит, так клокочет и хрипит, что я серьезно начинаю опасаться нового кровавого извержения. Поэтому я путешествую с ланцетом в кармане, с парой фонтанелей на руках и с поляком-слугой, заменяющим отчасти фельдшера. А так как дорога идет все по безлюдным степям, заболеть на которых положительно страшно, то я и мчусь по ним со всевозможной быстротой, проезжаю от 250 до 300 верст в сутки и останавливаюсь только для того, чтобы выпить стакан чаю или бульону, который для сбережения времени приготовляется на спирту. Таким образом, из Красноярска я добрался в двенадцать дней до Омска. Конец этого пути — от Томска до Омска, составляющий около 1000 верст, — я сделал в трое суток с половиной. Почти во столько же времени надеюсь я поспеть и в Екатеринбург, до которого отсюда считается также около 1000 верст. В этом городе я, наконец, отдохну недели две, точно так же и в Казани, и в Москве. Следовательно, даже при самых благоприятных обстоятельствах я не могу быть в С.-Петербурге ранее последних чисел февраля. Останусь ли я там или возвращусь в Гельсингфорс — этого покуда я еще и сам не решил себе.
Прибыв в Омск, я подъехал прямо к почтамту и тотчас же получил твое письмо от 31 октября с приятным известием.
В Томске я встретился с земляком Иоанном Нордквистом из Улеаборга. Он был отличный малый и один из моих старых школьных товарищей. Теперь он часовщик и живет очень хорошо. Здесь, в Омске, я познакомился с другим превосходным финном, бароном Адольфом Зильфергельмом, братом иркутского. Говорят, что здесь есть еще финн, какой-то офицер Маттен. Я спешу посетить этих господ и
