Нескучная классика. Еще не всё - Сати Зарэевна Спивакова
С. С. Кстати об исполнителях. Известно, что отец Святослава Рихтера устроился органистом в оперу, когда тот был еще ребенком. Как ты считаешь, если бы его отец не был профессиональным музыкантом и если бы Святослав Рихтер не ходил вместе с ним на оркестровые репетиции, стал бы Рихтер великим пианистом? Или, может быть, мы знали бы Рихтера-художника? Короче говоря, влияют ли окружающая среда и генетика на творческое становление человека?
Н. Л. Конечно же влияют, генетика в первую очередь; наверное, и окружающая среда влияет тоже. Рихтер разносторонне одаренный человек и яркая личность. Его картины действительно незаурядны. Но мне кажется, его пианистическое дарование было настолько сильным, что он в любом случае стал бы пианистом. Это при том, что Рихтер вырос не в суперидеальных условиях: не учился, скажем, в ЦМШ с первого по одиннадцатый класс.
С. С. Он, кажется, вообще поздно начал играть.
Н. Л. Этого мы точно не знаем, а легенды о том, кто когда начал играть, всегда были популярны. И все же Гилельс действительно начал играть с более раннего возраста, а Женя Кисин – вообще с трех лет. Тем не менее Рихтер, не имея специального образования, стал пианистом. Немножко сочинял музыку. Разок подирижировал. Но для нас он в первую очередь пианист.
С. С. А кого из современных молодых пианистов ты бы сравнил с великими пианистами ХХ века? С Рихтером, с Гилельсом?
Н. Л. Слово “сравнить” мне представляется неудачным, я всегда выступаю против таких сравнений. Но если поставить вопрос немного по-другому: кого из ныне живущих пианистов моего – назовем его средним – поколения я считаю абсолютно выдающимся, то это, если надо назвать одного, Аркадий Володось, пианист уникального масштаба, близкого к масштабу Рихтера, Гилельса, хотя он абсолютно не похож ни на того, ни на другого. Что касается молодых – среди молодых выбирать труднее, тут надо быть пророком. Я на себя такую миссию не возьму. Очень много талантливых молодых пианистов, каждый конкурс Чайковского их открывает. В последние годы заявили о себе Даниил Трифонов, кореец Сенг Чжин Чо, Джордж Ли из Америки…
С. С. Скажи, пожалуйста, а есть ли такие современные композиторы, чьи произведения ты не играешь? Если да, то по какой причине?
Н. Л. Я не играл Хренникова, не играл Кабалевского. У них есть замечательная музыка, но вот как-то не сложилось. Из западной музыки, признаюсь честно, не играл нововенскую школу, ни Берга, ни Веберна. Мы с Вадиком Репиным как-то исполняли “Фантазию” Шёнберга, но это, наверное, единственное, что я играл из двенадцатитоновой музыки. Вероятно, это не моя музыка. Не то, что мне близко, с чем я чувствую сразу контакт, отчего как-то иначе начинает биться сердце. Но это нормально. Нельзя играть всё… Как сказал Козьма Прутков, нельзя объять необъятное.
С. С. Вслед этому вопросу напомню, что мы сегодня говорили о некоем временном водоразделе для пианистов – до и после Шопена. Как тебе кажется, в какой момент золотая кладовая репертуара пианистов прекратила пополняться? На ком этот процесс закончился? В ХХ веке внесли свою – и немалую – лепту Шостакович и Прокофьев. И Свиридов, и Шнитке…
Н. Л. …Щедрин.
С. С. Щедрин, естественно, со всеми фортепианными концертами. И о западной музыке упоминали: додекафония, нововенцы – всех не перечислишь; уже звучали имена и Дютийё, и Мессиана. Так в какой же момент этот источник начал понемногу иссякать?
Н. Л. Сати, вы назвали столько имен, что в самом вопросе уже звучит опровержение тезиса об иссякании источника.
С. С. Эти имена относятся к середине ХХ века. А мне интересно, что происходит сегодня.
Н. Л. Знаете, наверное, задавать этот вопрос мне неправильно. Это очень личное: я был воспитан на музыке XVIII–XIX и первой половины XX века. Вы называете Мессиана, но я ничего у него не играл. Да, он замечательный композитор. Но не мой, понимаете? После Шопена, Листа, Рахманинова для меня последний композитор, у которого всё, что он написал для рояля, стоило бы сыграть, – это Прокофьев. Умерший, как известно, в 1953 году. Что-то у него я люблю безумно, что-то просто люблю. Но все это стоит того, чтобы изучать, играть, слушать в разных исполнениях. Прокофьев много самой разной музыки написал, но его фортепианная музыка – это исключительно фортепианная музыка, с его исключительно прокофьевским фортепианным стилем, и приемами, и, можно сказать, его руками.
Уже Шостакович для меня – прежде всего симфонист. Его музыка в той или иной форме может существовать и в виде струнного квартета, и в виде симфонии.
С. С. Хотя сам он был пианистом.
Н. Л. Он был очень неплохим пианистом. Но я не чувствую у него такого же чистого пианизма, как, скажем, у Шопена или у Рахманинова. А у Прокофьева, на мой взгляд, это есть… А что касается кладовой, то ведь огромное количество пианистов играет не только Мессиана, но и Булеза, и Штокхаузена, и Шнитке, и Губайдулину. Но я их играл мало, поэтому мне лучше промолчать на эту тему.
С. С. Я задала этот вопрос вот почему: игра на фортепиано – один из самых востребованных видов музицирования. Пианисты дают сольные концерты, выступают с оркестром, устраивают камерные вечера. И при этом, если взглянуть чисто статистически, все концертные программы, все абонементы составлены в основном из произведений композиторов только что помянутого тобой периода – XVIII–XIX и начала XX века. Заканчивается все на Прокофьеве.
Н. Л. В качестве иллюстрации расскажу изумительный случай, он прямо у меня перед глазами стоит. Мой приятель, очень талантливый человек, принес Татьяне Петровне Николаевой свое сочинение. Мы тогда еще в школе учились. Не помню, то ли это была соната, то ли поэма, но он сыграл ее с большим воодушевлением. Никогда не забуду первые слова Татьяны Петровны: “Вот видишь, как все-таки сложно сочинять для рояля”. Готов подписаться под каждым словом! Ей-богу, сочинять для оркестра, если обладать определенными навыками, значительно проще: можно спрятаться за невиданным количеством красок. Любые комбинации разных инструментов дают каждый раз новую краску. А для рояля нужно досконально знать, что ты хочешь сказать. Чтобы сочинить великую фортепианную музыку, нужен особый божий дар, пианистический дар. Исходя из этого для меня последним гением фортепиано был Прокофьев.
С. С. Коль скоро ты снова вспомнил Татьяну Николаеву, вопрос такой – немножко апарте. Как ты лично относишься к женщинам-пианисткам, к женщине за роялем?
Н. Л. Великолепно, очень хорошо. Ну, ей-богу,
