Александр Михайлов - Избранное : Феноменология австрийской культуры

Ibid. S. 36.

[51]

Ibid. S. 37.

[52]

Ibid. S. 96.

[53]

Ibid. S. 49.

[54]

Ibid. S. 54.

[55]

Ibid. S. 55.

[56]

Ibid. S. 78.

[57]

Ibid. S. 51.

[58]

То есть зависящего исключительно от «причиняющего его представления». Фиксированные, по Циммерману, суть объективные соотнесения (предикации, Zusatze) в противоположность неясным субъективным. См.: Zimmermann R. Aesthetik. Bd 2. S. 15 (§ 36).

[59]

Ibid. S. 17 (§ 41).

[60]

«…объекты — не самое близкое нам. Представления ближе их к нам. <…> Для философствования нам даны лишь представленные вещи, то есть представления» // Ibid. S. 3 (§ 2).

[61]

Ibid. S. 21 (§ 56).

[62]

Ibid. S. 12 (§ 27).

[63]

Так мы вынуждены передать здесь употребленное Циммерманом слово «hernor-springend» как весьма наглядное; эстетическое суждение «выскакивает», то есть моментально складывается, захлопывается, замыкается, как только находящееся наготове «соответствие» (Zusatz) «водит» появившееся представление. Такая, словно бы техническая операция замыкает логическую цепь «образа» и «соответствия».

[64]

Ibid. S. 19 (§ 49).

[65]

Ibid. S. 29–30 (§ 72).

[66]

См.: Wallasehek R. Op. cit. S. 135–136.

[67]

Zimmermann R. Aesthetik. Bd 2. S. 3 (§ 2).

[68]

Ibid. S. 3 (§ 4).

[69]

Что значит «завершенное», Циммерман поясняет так: это «полное» представление, но еще не «отчетливое продумывание нравящегося соотношения» (Ibid. Bd 1. S. 800).

[70]

Характерно, что Ганслик в своем непримиримом отношении к «сопровождающим» чувствам был значительно категоричнее Циммермана, — как и вообще человек, удаляющийся от области собственно логического, но настаивающий на специфически-логическом характере своего материала, часто способен утрачивать реальную меру строгости, какую осмысленно можно применять к конкретным явлениям. Логические «инстинкты» не удовлетворены, по той же самой причине Циммерман в своей эстетике логически «непримиримее» Больцано, профессионала-логика.

[71]

Ibid. Bd 2. S. 147 148 (§ 301).

[72]

Lotze Η. Geschichte der Aesthetik in Deutschland, München, 1868. S. 482. Циммерман отвечал Лотце: «Я никогда не утверждал, что субъективное впечатление не есть цель искусства, ибо дня кого же существует искусство, как не для воспринимающего его, однако я утверждал <… > что простое субъективное удовольствие, зависящее от случайного душевного расположения субъекта <…> не есть цель искусства» (Zimmermann R. Studien und Kritiken, Bd 1. S. 373); цель же эстетики — «разыскание эстетических ираотношений» (Ibid. S. 377) — вечных, наличествующих в любом произведении искусства.

[73]

Zimmermann R. Aesthetik. Bd 2. S. 159 (§ 328).

[74]

Wallaschek R. Op. cit. S. 134.

[75]

Bolzano B. Op. cit. S. 76.

[76]

Ibidem.

[77]

Авторы даже самых новых работ, к сожалению, чрезмерно «выпрямляют» Ганслика-критика и недостаточно ясно видят всю его творческую противоречивость. См.:

Glatt D. Zur geschichtiliehen Bedeutung der Musikaesthetik Eduard Hanslicks. München, 1972; Abegg W. Musikästhetik und Musikkritik bei Eduard Hanslick. Regensburg, 1974.

[78]

Hanslick E. Op. cit. S. 32.

[79]

В первом издании было сказано, что звуковые формы «суть единственно и исключительно содержание и предмет музыки»; впоследствии слова «единственно и исключительно» Ганслик изъял.

[80]

Stade F. bm Musikalisch-Schönen: Mit Bezug auf Dr. E. Hanslicks gleichnamige Schrift. Freiburg, 1871. S. 3.

[81]

Zimmerman Я Aesthetik. Bd 2. S. 172 (§ 347).

[82]

Hanslick E. Vom Musikalisch… S. 34.

[83]

Уже по завершении своей статьи мне удалось познакомиться с ценным исследованием Петра Вига (Академия наук ЧССР) о музыкальной эстетике в чешских землях (Vît P. Estetické mySleni о hudbé: Ceske zetni 1760–1860. Praha, 1987). Материал исследования, конкретный и многообразный, в нескольких местах пересекается с материалом данной статьи. Правда, о Б. Больцано и его эстетике автор пишет очень кратко (с. 20); зато весьма важны даже и эти упоминания Ф.Экснера (с. 57–58), и весь раздел о чешско-австрийском гербартианстве середины XIX века, где для нас особый интерес представляет (см. с. 59) свидетельство современника, известного эстетика И. Дурдика, о том, что гербартиансгво отнюдь не было «навязано» чешской мысли, но отвечало некоторой внутренней ее потребности. Еще более ценен раздел, посвященный пражским годам Эдуарда Ганслика (с, 61–66), в котором показана эволюция музыкально-эстетических взглядов Ганслика от раннего «шума-нианства» к эстетическому формализму Р.Циммермана: цитируются и анализируются в исследовании ранние (недоступные у нас) статьи Э. Ганслика о Берлиозе и Шумане (1846). Можно также обратить внимание на то, что в то время как русские переводы трактата Ганслика относятся к весьма давним временам, в Чехословакии появилось новое его издание в переводе и с комментарием И. Стршитецкого (1973) и готовится издание избранных критических статей под редакцией Й. Людвовой.

Печатается по изданию: Музыка. Культура. Человек. Свердловск, 1991 С. 154–180.

[1]

Nietzsche F. Der Wille zur Macht. S. 2.

[2]

Ibid. S. 3.

[7]

Там же. S. 10.

[8]

Nietzsche F. S. 17.

[9]

Ibid. S. 19.

[10]

Ibid. S. 8.

[11]

Bahr IL Expressionismus. München, 1920. S. 145.

[12]

Benn G. Ithaka (1914) // Einakter und kleine Dramen des Exspressionismus. Stuttgart, 1968, S. 96–97.

[13]

Enzensherger H.B. Blindenchrift. Fr. a.M., 1968. S.58–59.

[14]

Из сборника «Blindenschrift», C. 44 45, Энценсбергер поясняет, doomsday machine «на языке термонуклеарной схоластики» — «прибор дня устранения всей жизни на земле».

[15]

Celan Р. Sprachgitter. Fr. a.M., 1961. S. 25.

[16]

Теодор Адорно в своей незавершенной и опубликованной посмертно (в 1971 году) «Эстетической теории» (характерным образом она строится на разборе произведений Беккета) весьма смело и рискованно для философа пишет: «Искусство едва ли можно представлять себе сегодня иначе, нежели как (психологическую) форму реакции, предвосхищающую апокалипсис!» Итак, современное искусство только и делает, что разыгрывает страшные сцены конца мира! Здесь вековая традиция нигилизма в западноевропейском мышлении силится придать себе теоретически-объективную, бесстрашную форму и перевернуть всю историю оперев весь ход исторического развития на конец мира, весь ход развития искусства на конец искусства в откровении этого конца — в Беккете: это ли не трагически-самоубийственный акт ослепления истории, акт, который совершает философ, гордившийся своим «просветительством», гегельянством и даже марксизмом!

[17]

Nietzsche F. Op. cit. S. 96.

[18]

Выражение К.Г. Эренфорта, автора блестящей диссертации о раннем Шёнберге: Ehrenforth К.Н. Ausdruck und Form: Schönbergs Durchbruch zur Atonalität in den «George Liedern» op. 15. Bonn, 1963.

[19]

Rufer J. Das Werk Arnold Schönbergs, Kassel, 1959.

[20]

Писательница, увековеченная Шёнбергом, но никому неизвестная до такой степени, что уже в 1912 году А.Веберн путает ее имя, называя Эльзой.

[21]

Дело не только в «прорыве к атонализму». Причины «кризисного в развитии Шёнберга более глубоки. Сам кризис формы в широком смысле был переплетен с проблемами идеологическими (таковые, в частности, находит Адорно в качестве причин): в конечном счете это бьтл кризис самой истории, слепое перо которой — писало в творчестве такого композитора, как Шёнберг.

[22]

С началом Первой мировой войны и особенно после нее начинается совершенно очевидный разброд, смятение, уход от сложной философской проблематики к мелкотемью, в стороны бытового и прикладного, музыку на потребу дня, увлечение «современными» «западными» влияниями, стилистический разброд, музыкальное конструирование. Как будто развалилась какая-то органическая культура (откуда она взялась?)… Шёнберг не был не затронут ее разломом, гораздо меньше или даже меньше всех — Альбан Берг, но для большинства немецких композиторов потребовалось 10–15 лет, чтобы собраться с силами и собраться с мыслями. Для Шёнберга это путь к «Моисею и Аарону». Но уже нет прежнего сжатого в кулак, до крайности напряженного искусства, былых сгустков смысла. До Первой мировой войны немецкая музыка была гораздо менее дифференцирована по партийно-вкусовым признакам: вся окрашенная будущим, ожиданием грядущей катастрофы, — она перед лицом этой ощутимой трагедии была едина. После войны топография музыкального пространства в Германии отражает «демократизм» Веймарской республики, заражена ее политиканством, всеядностью и ложным ощущением внешней свободы. Итак, во всеоружии встретившее Первую мировую войну, искусство как бы проглядело все будущие, еще более страшные испытания. В определенной мере это относится и к литературе.