Ранние тексты. 1976–1990 - Борис Ефимович Гройс
Предмет искусства, так же как и техническое орудие, описывает сам себя. Но не в качестве чего-то полезного, а в качестве чего-то бесполезного. Это представление об искусстве как о чем-то бесполезном часто вызывало на себя много громов и молний. Дело, однако, не в том, что нечто, могущее быть полезным, оказалось изъятым из пользования и тем самым как бы эстетически украденным. Произведение искусства – это не нечто, ставшее бесполезным, а, скорее, нечто, изначально не могущее быть использованным. Предмет искусства кладет предел пользованию собой, в том числе и в качестве предмета искусства, в той мере, в которой искусство может быть использовано. Благодаря этому предмет искусства становится исходной точкой для мышления, которое традиционно связывается с незаинтересованным созерцанием. Незаинтересованное созерцание есть, таким образом, не результат субъективной установки его носителя, а вынужденное и тем самым онтологически укорененное состояние сознания того, кто встретился с предметом за пределами конечных возможностей его использования – с предметом искусства.
То, что предмет искусства описывает только сам себя, не означает, разумеется, того, что он индифферентен ко всему иному. Напротив. Описывая сам себя, предмет искусства описывает также и мир, в который он помещен. Он делает это, однако, иначе, нежели традиционные, «реалистические» роман, картина и т. д. Предмет искусства не помещается в отдельную сферу, противопоставленную миру и потому способную быть его изображением. Предмет искусства помещается в мир наряду с другими вещами мира и именно поэтому репрезентирует их в качестве их образца, примера. Каждый предмет искусства прежде всего является примером и образцом самого искусства и как таковой репрезентирует весь ряд предметов искусства в целом. Далее, каждый предмет искусства является примером и образцом предмета как такового, то есть вещи мира как таковой. И, наконец, каждый предмет искусства репрезентирует определенный ряд или, точнее, определенные ряды вещей.
Искусство, рассмотренное как часть мира, не перестает, таким образом, быть репрезентативным или, иначе говоря, изобразительным. Однако соотношение между изображаемым и изображением существенно изменяется. Мир перестает быть неким единством, которому соответствует – и должно соответствовать – единое изображение. Изображение и изображаемое помещаются в единое пространство, в котором каждое следующее изображение оказывается равноправным с предыдущими изображениями, равно как и с оригиналом. Отношения подобия и различия, которые при этом устанавливаются, не оставляют места для приоритета. Их фиксация вызывает к жизни новые предметы искусства, в которых установленные тождества и различия выявляются, но выявленность никогда не может считаться окончательной, ибо новый предмет искусства, будучи помещен рядом с уже имеющимся предметом искусства и природными вещами, устанавливает в них и между ними и собой новую систему отношений.
Сосуществование различных технических орудий и различных предметов искусства в качестве вещей мира не позволяет им укорениться и в то же время растечься в умозрительной «науке» или в умозрительной «картине мира», которые, по сложившей традиции их истолкования, им предшествуют. Идея прогресса, или идея авангарда, подразумевает смену одних научных концепций другими и одних способов раскрытия мира другими, более «передовыми». «Передовые» научные и художественные формы претендуют на господство над «устаревшими» формами только потому, что встречают их уже погруженными в мир и вследствие этого присваивают себе право истолковывать их совместно с истолкованием мира в целом, которое они предпринимают. На деле же новые формы помещаются в мир наряду со старыми, и отношение «сходство – несходство», которое устанавливается между ними, делает их равноправными на деле, хотя «в теории» одни из них описывают и исчерпывают другие.
Но не означает ли отказ от единства описания мира и от соперничества между такими описаниями крах всякой истины? Если нет отдельной от мира области, в которой устанавливается и фиксируется истинное знание о мире, то не приходим ли мы к абсолютному произволу и скептицизму?
Отнюдь нет. Произвол и скептицизм, скорее, принадлежат сфере спекулятивного знания. Ведь различные системы мысли и различные художественные методы, изображающие противостоящий им мир, не имеют внешнего и общего всем им критерия, по которому можно было бы предпочесть одну из них. Поэтому их смену или их выбор тем или иным «субъектом знания» можно объяснить лишь произволом либо неким законом, связанным с природной необходимостью, но ускользающим от осмысления (иначе он формулировался бы «внутри» одной из подобных систем, а не регулировал бы их смену извне). Иначе говоря, выбор здесь между произволом и роком – в свою очередь, «слепым роком».
Но если отказаться от взгляда на теорию и художественный метод как на нечто, принадлежащее «субъекту» и всецело его определяющее в той же мере, как и отражающее внешний «субъекту» мир, и признать, что научная теория предстоит в виде совокупности внутримирских орудий и процедур, а художественный метод предстоит в виде некоторой совокупности предметов искусства, то связь между «субъектом», с одной стороны, и наукой и искусством, с другой стороны, уже не устанавливается столь однозначно. Человек в мире имеет орудия и предметы искусства в качестве иных и рядом с ним находящихся сущих в мире. Человек всегда располагается на некоторой дистанции от науки и искусств. Орудия и предметы искусства образуют для него сферу раскрытого смысла: совокупность вещей, с которыми он знает, как поступать. Прочие вещи мира раскрываются человеку через систему тождеств и различий, то есть как то, к чему применимо или не применимо то или иное орудие, или как то, что представлено или не представлено тем или иным предметом искусства. Однако возникающая таким образом сфера ясности не застрахована от сомнений и опасений. Изначальная дистанция – изначальное сосуществование человека с его орудиями и его искусством в общем им мире – подтачивает изнутри любую самоидентификацию человека с любой научной теорией или любым художественным методом. Человек существует в мире рядом с собственными убеждениями и верованиями, а не несет их внутри себя в некоем иллюзорном и отделенном от мира пространстве спекулятивного знания. Для того чтобы сократить дистанцию, отделяющую его от его собственных убеждений и верований, человек совершает творческий акт. Он создает новую вещь, чье описание максимально приближено к ней самой, и помещает эту вещь
