Питирим Сорокин - Человек. Цивилизация. Общество
День первый: 27 февраля 1917 года
Настал день. В два часа после полуночи я вернулся из Думы и поспешил за письменный стол, дабы записать все сенсационные события этого дня. Поскольку я себя не очень хорошо чувствовал, а лекции в университете были в сущности прекращены, я счел возможным остаться дома и прочесть новый труд Вильфредо Парето «Трактат по общей социологии». Время от времени звонил телефон, и мы с друзьями обменивались последними новостями.
— Толпы народу на Невском значительнее, чем когда-либо.
— Рабочие Путиловского завода вышли на улицы.
В полдень телефонная связь окончательно прекратилась; около трех один из моих студентов примчался ко мне с известием, что два вооруженных полка с красными знаменами покинули бараки и направились в сторону Думы.
Спешно покинув дом, мы отправились по направлению к Троицком) мосту. Здесь мы столкнулись с огромной, но спокойной толпой людей, прислушивающейся к выстрелам и жадно выпивающей с каждым «новым» битом информации. Никто не знал ничего определенного.
Не без труда мы перебрались на ту сторону реки и добрались до Экономического совета и земства. Я думал о том, что если полки прибудут к Думе, то в первую очередь их следует накормить. Тогда я обратился к одному из своих друзей, члену совета: «По старайтесь раздобыть провиант и вместе с моим посланием отправьте его в Думу». Мой старый приятель, господин Кузьмин, присоединился к нам в тот момент, и мы тотчас же отправились в путь. Невский проспект на углу Екатеринина канала был все еще спокоен, но стоило нам свернуть на Литейный, как толпы стали расти, а выстрелы слышны все громче. Неистовые попытки полиции рассеять толпу оставались безо всякого эффекта.
— А, фараоны! Вот и наступил ваш конец! — завывала толпа.
Продвигаясь крайне осторожно вдоль Литейного, мы вдруг обнаружили свежие пятна крови и увидели два трупа на тротуаре. Успешно маневрируя, мы в конце концов добрались до Таврического дворца, плотно окруженного толпами крестьян, солдат и рабочих. Однако попытки проникнуть вовнутрь русского парламента еще не предпринимались, но уже повсюду на виду стояли пулеметы и пушки.
Зал Думы являл собой совершенно контрастирующее зрелище безмятежья. Повсюду царили комфорт, достоинство и порядок. Лишь по углам можно было узреть небольшие группки депутатов, обсуждающих ситуацию. Дума же в действительности была распущена, хотя Исполнительный Комитет был назначен временно исполняющим обязанности правительства.
Растерянность и неуверенность чувствовались в выступлениях депутатов. Капитаны, ведущие государственный корабль в жерло циклона, вовсе не были уверены в правильности взятого курса. Я вновь вышел во двор и объяснил группе солдат, что пытаюсь организовать для них провизию. Они быстро раздобыли автомобиль с развевающимся над ним красным флагом и стали пробираться сквозь толпу.
— Этого достаточно, чтобы всех нас повесить, если революция будет подавлена, — сказал я шутливо моим гвардейцам.
— Бросьте переживать. Все будет хорошо, — ответили они мне.
Неподалеку от Думы проживал адвокат Грузенберг. Его телефон, по счастью, работал, и я связался с моими друзьями, которые пообещали, что провиант скоро будет доставлен. Вернувшись в Думу, я обнаружил, что толпы теснее окружают здание Думы. На площади и прилегающих улицах возбужденные группы людей толпились вокруг ораторов — членов Думы, просто солдат и рабочих, рассуждающих о значении дневных событий, приветствующих революцию и падение царского деспотизма. Все разглагольствовали о власти народа и призывали поддержать революцию.
Зала и коридоры Думы были переполнены людьми, солдаты были вооружены винтовками и пулеметами. Но порядок все еще превалировал; улицы еще не «взорвались».
— Товарищ Сорокин! Наконец-то революция! Наконец день победы настал! — кричал мне один из моих студентов по мере того, как он и его друзья приближались ко мне. В их лицах читались надежда и восхищение.
Войдя в зал заседаний, я встретил там некоторых депутатов от социал-демократической партии и около дюжины рабочих — ядро будущих Советов. От них я получил настойчивое приглашение стать членом Совета, но в тот момент я еще не чувствовал в себе уверенности, тем более что они сами готовились к митингу с писателями, организовавшими нечто вроде официальной пресс-конференции революции.
— Кто избрал именно этих людей в качестве представителей для встречи с прессой? — вопрошал я себя. Вот они, назначившие сами себя цензорами, захватившие власть во имя подавления остальных, в их представлении нежелательных, готовящиеся удушить свободу слова и печати. Внезапно слова Флобера пришли мне на ум: «В каждом революционере таится жандарм».
— Что нового? — спросил я у пробивавшегося сквозь толпу депутата.
— Родзянко пытается договориться с царем по телеграфу. Исполнительный Комитет обсуждает возможность организации нового кабинета министров, ответственного одновременно и перед царем, и Думой.
— Кто-нибудь пытается возглавить революцию?
— Никто. Она развивается совершенно спонтанно.
В этот момент подоспела провизия, быстро был сымпровизирован буфет, и студентки приступили к кормежке солдат. Все это способствовало временному затишью. Но снаружи, как я понимал, дела шли куда хуже. Начались пожары. Возбуждение и истерия все возрастали, полиция ретировалась. Лишь только в полночь я покинул дворец.
Поскольку ни трамваи, ни извозчики не функционировали, я пошел пешком до Петроградской — путь довольно длительный от Думы. По дороге я лишь слышал непрекращающиеся выстрелы, поскольку фонари не горели, и я шел, погруженный во тьму. Внезапно на Литейном я увидал пожар. Великолепное здание Окружного суда сверкало огнями.
— Кто совершил поджог? — воскликнул кто-то. — В самом деле, ведь нет необходимости в здании суда для молодой России? — Вопрос так и остался без ответа. Можно было видеть, как горят другие правительственные дома и среди них полицейские участки, однако не предпринималось и попытки прекратить пожары. В огневых отблесках лица прохожих и зевак выглядели демонически; они ликовали, смеялись и танцевали. Повсюду валялись нагромождения резных российских двуглавых орлов; эти имперские эмблемы срывались со зданий и подбрасывались в костры под аплодисменты толпы. Старый режим исчезал в пепле, и никто не горевал по этому поводу. Никого не заботило, что огонь может переброситься на соседние частные дома. Пускай проваливают, — язвительно заметил один из прохожих. — Лес рубят, щепки летят.
Дважды я натыкался на группы солдат и зевак, грабящих винные магазины, но никто не пытался даже остановить их.
Лишь к двум часам я прибыл домой и сел за стол, дабы сделать эти заметки. Рад ли я или печален? Мне трудно было сказать тогда что-либо определенное. Очевидно, меня одолевали назойливые и мрачные предчувствия.
Я взглянул на свои рукописи и книги и понял, что временно их придется отложить. О научных исследованиях надолго придется забыть; наступила пора действовать.
Вновь возобновились выстрелы.
День следующий
Поутру с двумя друзьями я вновь отправился пешком к Думе. Улицы были полны возбужденных людей. Все магазины были закрыты, деловая жизнь приостановилась. Канонада раздавалась уже в разных направлениях. Автомашины с солдатами и молодыми людьми, вооруженными винтовками и пулеметами, проносились туда и обратно. Они выискивали жандармов и контрреволюционеров.
Сегодня зала Думы выглядела совершенно по-иному. Солдаты, рабочие, студенты, горожане — стар и млад — толпились на площади. Ощущение порядка, сдержанности, опрятности испарилось. Его величество народ вышел на авансцену. В каждой комнате и углу шли незапланированные митинги и публичные аудиенции. «Долой царя!», «Смерть всем врагам народа!», «Да здравствует революция и демократическая республика!». Можно было обезуметь от бесконечного их повторения. Уже сегодня стало проглядываться двоевластие. Одним из центров власти оставался Исполнительный Комитет Думы во главе с Родзянко, другим становился Совет рабочих и солдатских депутатов, заседающий в противоположном конце русского парламента. Во главе с группой моих студентов я вошел в комнату Советов. Вместо обычных двенадцати депутатов там присутствовали уже три-четыре сотни людей. Складывалось впечатление, что любой желающий мог стать членом этого коллектива — в самом деле, вполне «неформальные» выборы. В переполненной людьми комнате сквозь табачную завесу слышались разговоры одновременно из разных углов. Но главной темой дискуссии в тот момент, когда мы вошли, был вопрос о том, арестовывать ли Родзянко, нынешнего председателя Думы, как контрреволюционера, или нет.
