Питирим Сорокин - Человек. Цивилизация. Общество
Я был ошеломлен. Неужели все эти люди потеряли разум за ночь? Я попросил слова, и, после того как был распознан председателем собрания, мне дали возможность говорить.
— Вы с ума сошли, — обратился я к ним. — Революция лишь началась, и если ей удастся победить, нам необходимо всем сплотиться против царизма. Не должно быть никакой анархии. В эти минуты опасности люди, обсуждающие возможность ареста Родзянко, лишь попросту тянут время.
Меня поддержал Максим Горький, выступивший в этом же ключе, и на какой-то момент об аресте Родзянко вроде бы позабыли. Тем не менее было ясно, что в психологии толпы, утверждающей свое «я», просыпался не только зверь, но и откровенная человеческая глупость.
На обратном пути в комнату Исполнительного Комитета Думы я встретил одного из членов Комитета, господина Ефремова, и из разговора с ним понял, что борьба между Комитетом и Советами началась всерьез и что двоевластный контроль над ходом революции — факт объективной реальности. «Но что мы можем поделать?» — отчаянно спросил он меня.
— Кто действует от лица Советов?
— Суханов, Чхеидзе и некоторые другие, — ответил он.
— Неужели никак невозможно приказать солдатам арестовать эту кучку людей и распустить Советы? — снова спросил я.
— Подобный акт агрессии и конфликт не должны были произойти в первые дни революции, — был его ответ.
— Ну, тогда готовьтесь к тому, что вы сами будете в скором времени арестованы, — предупредил я его. — Будь я членом вашего Комитета, то я бы действовал незамедлительно. Дума — все еще высшая власть в стране.
В этот момент к нам присоединился профессор Гронский.
— Не могли бы вы написать заявление от имени будущего правительства? — попросил он меня.
— Почему это должен делать именно я? Набоков — лучший специалист по подобным делам. Обратитесь к нему. — Посередине нашего разговора в комнату ворвался некий офицер и потребовал, чтобы его сопроводили в зал Комитета Думы.
— Что-нибудь произошло? — поинтересовался я.
— Офицеры Балтийского флота умерщвлены солдатами и моряками, — прокричал он. — Комитет должен вмешаться.
Я похолодел от ужаса. Воистину было полным безумием ожидать бескровной революции. Я добрался до дому глубокой ночью. Душа не радовалась. Но я тешил себя тем, что назавтра все изменится в лучшую сторону. ……
Назавтра
Назавтра дела, однако, не изменились в лучшую сторону. Улицы были полны неуправляющимися толпами людей, все те же автомобили с вооруженными людьми, все та же охота за жандармами и контрреволюционерами. В Думу поступило известие, что царь отрекся от престола в пользу цесаревича Алексея.
Сегодня вышел первый номер газеты «Известия».
Численность Советов возросла до четырех-пяти сотен людей. Комитет и Советы организовали Временное правительство, Керенский выступал в качестве посредника между ними. Он был вице-президентом Советов и одновременно министром юстиции. Я встретился с ним, выглядел он крайне устало.
— Разошлите телеграммы всем начальникам тюрем с приказом освободить всех политических заключенных, — произнес он.
Когда я составил текст телеграммы, он подписал его: «Министр юстиции, гражданин Керенский». Это «гражданин» было нечто новым, слегка театральным, хотя и не исключено, что вполне подходящим к месту. Я был не уверен, насколько прав Керенский, выступавший посредником, и очень переживал, что двойственное правление Временного правительства и экстремистов из Советов не продлится долго. Одна сила должна поглотить другую. Но кто кого? Для меня было очевидно, что Советы. Монархия пала, сознание людей стало республиканским. Просто буржуазная республика — не радикальное решение вопроса о власти для большинства людей. Я опасался этих экстремистов и психологии толпы.
Ужасающие новости! Резня офицеров возрастала. В Кронштадте адмирал Вирен и много других офицеров были убиты. Было заявлено, что офицеры были убиты согласно заготовленному германцами списку.
Только что прочитал «Приказ № 1», выпущенный Советами, в сущности, позволяющий солдатам не подчиняться приказаниям своих офицеров. Какой сумасшедший написал и опубликовал эту вещь?
В библиотеке Думы встретился с господином Набоковым, который ознакомил меня с проектом Заявления Временного правительства. В нем декларировались все свободы и гарантии граждан и солдат. Россия становилась самой демократической и самой свободной страной мира.
— Что вы по этому поводу думаете? — гордо спросил он меня.
— Восхитительный документ, но…
— Что но?
— Боюсь, что он слегка расплывчат для революционной поры и самого разгара мировой войны, — вынужден был констатировать я.
— У меня тоже есть некоторые сомнения, — отвечал он, — но я надеюсь, что все будет хорошо.
— Мне остается лишь присоединиться к вашим надеждам.
— Сейчас я намерен составить Декларацию об отмене смертной казни, — продолжил Набоков.
— Как! Даже в армии! И в военное время?
— Да!
— Но это же безумие, — воскликнул кто-то из присутствующих. — Только лунатик может рассуждать о подобном в этот час, когда офицеров безжалостно забивают, подобно овцам. Мне столь же ненавистен царизм, как и любому другому, но я сожалею, что он пал именно в этот час. На свой лад, конечно же, но ему все же лучше было известно, как управлять государством, чем всем этим мечтательным болванам.
Что касалось меня, то я чувствовал его правоту.
Старый режим, без сомнения, уничтожен. И в Москве, и в Петрограде народ гулял, как на Пасху. Все славили новый режим и Республику. «Свобода! Святая Свобода!» — раздавалось повсюду. «Замечательная Революция! Бескровная Революция! Чистая, подобно хитонам безгрешных ангелов!» — услышал я как-то от марширующих по улице студентов.
Все это правильно, конечно. Кровопролитие пока еще не становилось устрашающим. Если не последуют новые жертвы, то наша революция сможет войти в историю как Бескровная Революция.
Раз свобода, то все позволено
Старый режим был упразднен по всей Руси, и мало кто сожалел по этому поводу. Вся страна ликовала. Царь отрекся сам и отрекся от имени своего сына. Великий князь Михаил отказался от престола. Временное правительство было избрано, его манифест стал одним из самых либеральных и демократических документов из числа когда-либо принятых. Все царские чиновники, от министров и до жандармов, были смещены с постов и заменены на преданных республике людей, поскольку не было сомнений, что отныне у нас воцарилась республика. Большинство людей надеялось, что теперь-то уж нас ожидают грандиозные военные успехи. Все — солдаты, служащие, студенты, просто граждане и крестьяне — были полны социальной активностью. Крестьяне привозили в города и в места дислокации воинских подразделений зерно, а подчас отдавали его бесплатно. Полки и группы рабочих несли транспаранты: «Да здравствует революция!», «Крестьяне к плугу, рабочие к станку, солдаты в окопы!», «Свободные народы России, защитим Родину и Революцию!»
— Смотрите, сколь прекрасны эти люди, — восхищался один из моих друзей, обращая мое внимание на одну из подобных демонстраций.
— Действительно, может показаться, что все в порядке. — ответил я.
Но, успокаивая себя тем, что все в порядке, я не мог закрывать глаза на многие реалии. Рабочие, несшие лозунг «Рабочие к станку и прессу!», на самом деле отказывались от работы и проводили большую часть своего времени на политических митингах. Они требовали восьмичасового рабочего дня, а нередко — и шестичасового. Солдаты, явно готовые к сражениям, вчера, к примеру, отказались выполнять приказ, под предлогом, что для защиты революции Петроград нуждается в их помощи. Именно в эти дни поступала информация о крестьянских захватах частных усадеб, грабежах и поджогах. На улицах нередко можно было встретить пьяных людей, непристойно ругающихся и горланяших: «Да здравствует свобода! Раз свобода, то все дозволено!»
Проходя возле Бестужевского женского университета, я обратил внимание на толпу веселящихся и отчаянно жестикулирующих людей. В тени ворот, прямо на открытом месте никому не известные мужчина и женщина вели себя самым непотребным образом. «Ха, ха! веселилась толпа. — раз свобода, то все позволено!»
Прошлой ночью мы провели первое собрание старых членов партии эсеров в составе двадцати — тридцати лидеров, которым всецело можно было доверять. Я отверг предложение экстремистского крыла и постарался уговорить собравшихся принять резолюцию о поддержке правительству. Резолюция была принята большинством голосов с характерной оговоркой: «Предоставить возможность правительству строго придерживаться своей программы». Собрание вновь продемонстрировало для меня, что равновесие умов даже среди старых и надежных членов партии стало нарушаться. Если это происходит с такими людьми, что тогда говорить о толпе? Воистину мы вступили в критический период нашей истории, даже более критический, чем я мог предположить.
