Цветы в тумане: вглядываясь в Азию - Владимир Вячеславович Малявин

главу государства обвинили в нецелевом расходовании средств из специального президентского фонда. Нарушения законов и денежные суммы, вокруг которых разгорелся сыр-бор, по русским меркам ничтожны. Но на Тайване уже играют по правилам развитой демократии, и нечистоплотность в политике карается строго. Для начала президента и его окружение долго песочили по телевидению и в газетах, а с начала сентября перед президентским дворцом началась бессрочная сидячая демонстрация протеста (на Тайване ее называют так же, как сидячую медитацию в буддизме, – «покойное сидение», и это имя воистину соответствует характеру самого действа). Участники сидения – а их регулярно собирается по несколько десятков тысяч человек – протестуют против коррупции и требуют отставки президента.

Итак, в Тайбэе случилось и даже стало частью житейской рутины то, чего власти в России боятся, как огня: открытое, организованное, нравственно мотивированное выражение массового протеста против правящей команды. У нас подобное событие было бы воспринято как добровольная капитуляция власти и попросту взорвало бы существующий порядок. Как известно, «в России восстают не потому, что власть плоха, а потому, что она слаба» (В. Шульгин). Для российских властей такие выступления – как реальный ужас, которому как раз нет места в реальности: либо протестантов разгонят в первый же, от силы второй день, либо правительство рухнет в те же считаные дни. В Тайбэе же предъявлено демократическое шоу «ужаса без конца», и обе стороны старательно избегают насилия. Манифестанты сидят, полиция следит за порядком, президент правит и сдавать полномочия не собирается. В реальности жизнь течет по установленному порядку. А в параллельном ей виртуальном мире телевидения кипят страсти, вызывающие жгучий, прямо-таки всепоглощающий интерес публики. К кому ни зайдешь в эти дни в Тайбэе, все смотрят прямой репортаж о ходе сидячей демонстрации. Новый политический спектакль разом затмил привычную телевизионную баланду мыльных опер, голливудских боевиков, угадалок, конкурсов любителей пения и проч.

Задумываясь над причинами необыкновенной привлекательности нового шоу, первым делом подмечаешь его, так сказать, тотально лиминальный характер. Сенсация (именно: острое возбуждение) – вот хлеб телевидения, этого, по слову Поля Вирилио, «музея происшествий». А толпа, взбунтовавшаяся во имя законности, – его лучший объект, потому что в ней явлены одновременно скандал и положительная публичность. То и другое сходятся в праздничном «перевертывании» действительности, дискредитации власти ради ее оправдания. Президенту в этом карнавале уготовлена роль рыжего. Шесть лет с телевизионных экранов не сходил обаятельный, вальяжный, рассудительный хозяин страны. И вдруг буквально за одну ночь любимец публики превращается во всеобщее посмешище – затравленно озирающегося, лепечущего оправдания человечка. Поистине, sic transit… А в стане митингующих бурлит «творчество масс». Как полагается в массовой акции, протестанты имеют свой отличительный цвет – они носят что-нибудь красное. Есть у них и свой фирменный жест: обращенный вниз большой палец, что означает отставку президента.

Камера выхватывает то одно, то другое лицо, корреспонденты берут у участников сидения интервью – до головной боли однообразные. Зрелищу требуется все эксцентричное, экстравагантное, «прикольное»: размалеванные лица, экзотические одеяния, на худой конец – наивные детишки или чудаковатые старики. Демонстративный, застывший эксцентризм быстро надоедает, становится банальным. Публику нужно веселить, ее нужно науськивать. На импровизированные сцены выходят певцы и танцоры. В атмосфере тревожного ожидания мордобоя сами протестующие медленно, но верно поднимают градус напряженности. По всему острову начались марши против коррупции, в которых не обходится без драк, хотя счет пока идет только на синяки. То и дело возникают стычки с полицией у президентского дворца И как курьезный апофеоз протеста: на фотографии в газете студентки местного факультета русского языка держат в руках написанные по-русски плакаты с требованием отставки президента, а требование подкреплено непечатной комбинацией из трех букв. Неужели и тайваньская толпа не может без Эдипового комплекса и даже в ниспровержении авторитетов бессознательно ищет Отца?

В общем, на Тайване началась новая политическая эпоха, когда фокусом политики становится не борьба парламентских партий и не революционное насилие, а квазимассовое, еще точнее – форматируемое СМИ публичное и притом постоянное испытание власти на стойкость. На что власть отвечает демонстративной уступчивостью, сохраняя за собой реальные функции управления. Новая политическая конфигурация, кажется, устраивает всех: общественность видит свою силу, демократия торжествует, власть остается властью. А стоит за новым консенсусом реальность экрана, который, как и полагается экрану, одновременно скрывает и выявляет. Он скрывает или, точнее, замещает собой действительность. Выявляет же он нечто более глубокое, чем образы, чувства или идеи, а именно саму фактичность переживания, предшествующую отдельным фактам, чистую виртуальность опыта, которая живет случаем и открыта грядущему.

Информационные технологии, перемалывая материю в энергию, предъявляют зрителю откровение имманентности жизни: явленность экрана сопрягается на самом деле не с внешним миром, а с внутренней глубиной сознания, подобно тому, как декоративность конфуцианского ритуала есть образ внутренней рефлексивности, предшествующей индивидуальному сознанию. Невозмутимо-торжественный облик царя-церемониймейстера исторически предшествует безразличию «оцифрованного» мира к субъекту. Ибо в мире телекоммуникации зритель на самом деле предположителен, условен, подобно тому, как всевидение электронного глаза не может не быть столь же неустранимым, сколь и фантомным.

Итак, современный человек обречен видеть то, чего нет, и, следовательно, искать развлечений вместо истины. Занятие приятное и в своем роде даже естественное, ведь человеческая психика устроена так, что сама возможность реализовать свое желание не менее, а то и более ценна для нас, чем его действительная реализация. Как знают все аскеты, отказ от наслаждения доставляет самое чистое наслаждение. Аскеза предполагает вечно длящийся экстаз. Аналогичным образом мгновение ужаса растягивается до бесконечности на телеэкране и становится идеальным шоу. Вот совершенное воплощение – главного товара в информационную эпоху.

В потешном медиабунте против власти средство совпадает с целью, и (не)удовлетворенность гарантируется независимо от реального результата. Та же апория аскезы-экстаза обусловливает склонность нарциссической толпы к истерии и непристойности (в тайваньском случае, впрочем, крайне ослабленной). Не будем сбрасывать со счетов и еще одно обстоятельство: экран виртуальной публичности способен маскировать реальные и притом неразрешимые противоречия в обществе, предъявляя их фантомные, символические решения. Сама уступчивость власти свидетельствует о том, что суверенитет переместился в пространство электронной «картинки», которая указывает на некий первичный, молчаливый консенсус, предшествующий всем видимым политическим противостояниям.

Какие же противоречия артикулирует, но и символически разрешает новый консенсус праздничной лиминальности? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно разобраться с природой современного капитализма, который, по общему мнению, характеризуется окончательным поглощением производства обменом, отождествлением капитала с информационными ресурсами. Новая фаза капитализма утверждает и новые, еще более изощренные формы равновесия между самоограничением (аскетический модус) и самоосвобождением (экстатический модус). Триумф потешной, виртуальной оппозиционности оказывается здесь платой за относительную устойчивость глобальных систем обмена и,