Цветы в тумане: вглядываясь в Азию - Владимир Вячеславович Малявин
В молельном зале небольшого храма у подножия горы огоньки лампад трепещут перед выстроившимися в ряд статуями будд, матово отливают золотом висящие напротив святые лики. Среди этого призрачного мерцания льется размеренная речь местного «живого будды», знатока и почитателя Мордо. Смысл его проповеди прост, но глубок: Мордо, утверждает он, в полноте своих физических свойств есть не что иное, как исчерпывающе полное выражение духовной истины, поэтому на ней нельзя менять ни одного камня, не говоря уж о строительстве канатных дорог и туристических центров. Вот она, главная идея Востока: мир в целом и есть тень, подобие духовной реальности, Земля несет в себе Небо. Чего же удивляться тому, что на камнях то и дело проступают небесные образы? В сущности, эти образы пребывают в каждом камне и даже песчинке.
За окном храма чернеет непроглядная тибетская ночь, моросит бесконечный дождь. Где-то рядом в этой чернильной тьме стоит повязанный красной лентой волшебный камень, который когда-то принес сюда дождевой поток с вершины горы. На камне каждый местный житель легко различит образы Будды и милосердной бодхисатвы Гуаньинь, а рядом, чуть пониже, изображение самого бога горы с мечом в руке, верхом на коне. Бог из разряда локальных, а потому воинственный. А святой камень потому и свят, что наглядно указывает чины святости.
Но нужно уже идти домой и делать последние приготовления перед восхождением. Да и хорошо было бы пораньше лечь спать: путь предстоит долгий, трудный и опасный…
Подъем на Мордо начинается с висячего моста через широкую и быструю реку. На деревянном настиле моста там и сям зияют дыры, и надо смотреть под ноги, чтобы не угодить в них, а под мостом мчатся с бешеной скоростью пенистые валы, и на них нельзя смотреть, чтобы не закружилась голова. От ходьбы мост раскачивается все сильнее, а проволока, протянутая по обеим сторонам вместо перил, не помогает обрести устойчивость. Одним словом, новичку на таком мосту приходится нелегко – не то, что местным жителям, которые ходят по нему легко и проворно, словно по дорожке парка. Дальше тропа вдоль реки приводит в деревню, где нужно засвидетельствовать почтение старосте и попросить его назначить носильщиков. Такой заработок в Тибете всегда в ведении начальства. Старосты нет на месте: ушел на кремацию недавно умершей односельчанки. Из-за горы валят густые клубы серого дыма. Наконец староста, слегка пропахший костром, возвращается и назначает носильщиков. Но мы начинаем подъем самостоятельно. Наши сопровождающие остаются пока в своих домах: у них еще много времени, чтобы догнать альпинистов-дилетантов.
Первый этап восхождения проходит по хорошо утоптанной тропе, ведущей к вершине утеса, откуда открывается красивый вид на ущелье с рекой. Дальше мы поднимаемся в заброшенную деревню, не так давно смытую дождевыми потоками. Вдоль арыка с прозрачной водой стоят яблони с налившимися яблоками. Рядом с недостроенной башней в доме, расписанном снежными львами, живет старик – единственный теперь житель деревни. Старик искренне рад гостям. Дожидаемся носильщиков и вместе с ними по вьющейся серпантином тропинке поднимаемся на второй уступ. Оттуда все ущелье как на ладони. Далеко внизу уже неслышно пенится река, по дороге на противоположном берегу ползут машины-муравьи, на уступах склонов разбросаны домики, серые облака почти цепляются брюхом за вершины гор.
Здесь на небольшой поляне стоит еще один заброшенный дом, рядом с ним белая кумирня. Носильщики с зажженными еловыми ветками обходят ее, как принято у буддистов, по часовой стрелке, моля об успешном восхождении. Миновав поляну, мы втягиваемся в ущелье. Тропинка вьется вдоль ручья. Ущелье забирает вверх все круче, ручей то и дело превращается в водопад. Подниматься все труднее. Местами склон обвалился из-за дождей, и приходится ползти над пропастью, прижимаясь всем животом к матушке-земле. По мокрым бревнам, стараясь не смотреть на ревущий внизу поток, снова и снова переходим ручей. В конце концов, уже под конец дня, мы выходим к так называемой самопроявившейся пагоде – главной цели восхождения.
Здесь, на высоте 3700 м над уровнем моря, живет странная компания: бонский лама лет сорока, его послушник – молодой человек двадцати с небольшим лет и его старшая сестра: хрупкая, миловидная девушка по имени Пэмацу, что значит «цветочное дитя». Они живут на горе круглый год в крайней скудости, почти без денег, даже без зимней одежды, без радио, без книг. Правда, у них есть электричество на пару лампочек, которое дает прилаженная к ручью динамо-машина, но ливневые дожди, после которых ручей ломает турбину, частенько лишают их и этого удобства. Все их чтение – несколько бонских сутр. Лишь изредка кто-то из них спускается в ближайшую деревню за самыми необходимыми товарами, главным образом, маслом для лампадок. Они живут здесь потому, что считают своим долгом хранить древние бонские обычаи и продолжать дело отца Пэмацу – простого рабочего на руднике, который посвятил свою жизнь восстановлению этого святого места, построил здесь небольшой храм, жилой дом и даже приют для паломников. Отец семейства умер совсем недавно. Недалеко виднеется его могила с памятной надписью по-китайски – большая редкость в этих местах.
В святилище даже летом по ночам царит жуткий холод. Приходится с головой зарываться в спальный мешок. Спрашиваю Пэмацу: «Неужели вы и на Новый год будете здесь?»
Пэмацу стесненно опускает взгляд и тихо отвечает: «Я не могу оставить отца».
«Самопроявившаяся» пагода представляет собой экзотической формы, как сказали бы в Европе, «готическую» скалу, теперь обвитую веревками с молельными флажками. Вокруг нее имеются ровно 36 – еще одно священное число! – святых достопримечательностей, и лама с удовольствием показывает их: святой камень в дупле дерева, самопроявившаяся двойная свастика на камне, самопроявившиеся первая и последняя буквы тибетского алфавита, живая каменная ступа, растущая в год на три сантиметра, валун в форме драконьей головы, святой источник, в котором вода выходит на поверхность только три раза в году, саморожденные образы богов…
Утром и вечером лама читает сутры, монотонно стуча в барабан, или совершает службы у своего домашнего алтаря,
