Николай Анциферов - Петербург Пушкина
Поэт в эти годы обращается к тем памятникам Петербурга, которые связаны с Отечественной войной 1812 года.
Казанский собор стал своего рода музеем Отечественной войны 1812 года. В нем были собраны трофеи этой войны: знамена, ключи городов, освобожденных русскими войсками, французские маршальские жезлы и шпаги. Иконостас собора был сделан из серебра, отбитого казаками у французов, награбивших его в русских церквах.
Перед Казанским собором, на площади, окаймленной великолепными колоннадами, возвышаются и ныне два памятника, посвященные героям Отечественной войны 1812 года: направо от собора — Кутузову, налево Барклаю-де-Толли. Скульптор Орловский придал статуям полководцев величественный и торжественный облик. В Казанском соборе покоится прах великого полководца, гениального русского стратега Михаила Илларионовича Кутузова. Пушкин, после посещения его могилы, писал:
Перед гробницею святойСтою с поникшею главой…Все спит кругом; одни лампадыВо мраке храма золотятСтолбов гранитные громадыИ их знамен нависший ряд.
И поэт обращается к вождю народной войны:
В твоем гробу восторг живет!Он русский глас нам издает;Он нам твердит о той године,Когда народной веры гласВоззвал к святой твоей седине:«Иди, спасай!» Ты встал — и спас…[64]
Пушкин считал Александра I лишь «нечаянно пригретым славой».[65] Честь победы поэт связывал с именем Кутузова.
В Зимнем дворце, в одном из лучших залов, после войны 1812 года была устроена галерея из портретов военных деятелей Отечественной войны 1812 года.
Над каждой группой портретов — лепной лавровый венок, в центре которого — наименование того места, где русские одержали победу. Портрет Кутузова, изображенного во весь рост, окружают поясные портреты генералов: Багратиона, Дохтурова, Ермолова, Дениса Давыдова, Александра Тучкова… По обеим сторонам портрета Барклая-де-Толли (также изображенного во весь рост) — поясные портреты Коновницына, Дорохова, Н. Н. Раевского и С. Г. Волконского (впоследствии декабриста)…
Этот памятник, посвященный великой године, несколько позднее, в стихотворении «Полководец», описал Пушкин, недаром заслуживший название поэта 1812 года.
У русского царя в чертогах есть палата:Она не золотом, не бархатом богата;Не в ней алмаз венца хранится за стеклом;Но сверху донизу, во всю длину, кругом,Своею кистию свободной и широкойЕе разрисовал художник быстроокой.
Поэт всматривается в эти «лица, полные воинственной отваги»:
Толпою тесною художник поместилСюда начальников народных наших сил,Покрытых славою чудесного походаИ вечной памятью двенадцатого года.Нередко медленно меж ими я брожуИ на знакомые их образы гляжу.И, мнится, слышу их воинственные клики,Из них уж многих нет; другие, коих ликиЕще так молоды на ярком полотне,Уже состарились и никнут в тишинеГлавою лавровой…
Лишь этот зал из всего Зимнего дворца отметил в своем творчестве Пушкин.
Осенью 1831 года Пушкины переехали в Петербург — на этот раз в центр города, сперва на Вознесенский проспект, где прожили несколько дней, а затем на Галерную. На письмах Пушкина к жене появилась надпись: «М. Г. Наталии Николаевне Пушкиной в Галерной, в доме Брискорн». Это был один из тех доходных домов, которые так невзлюбил поэт. Высокий фасад в четыре этажа, не считая подвального, с длинными рядами окон, лишь в бельэтаже оттененных наличниками, — дом, лишенный всяких украшений.
Как родители поэта постоянно меняли свои квартиры в Москве, так Пушкин менял их в Петербурге.[66]
По переезде в столицу поэт оказался вовлеченным в круговорот светской жизни. Наталия Николаевна, прославленная красавица, приглянулась царю. Пушкин писал в дневнике 1 января 1834 года:
«Третьего дня я пожалован в камер-юнкеры (что довольно неприлично моим летам). Но двору хотелось, чтобы Наталья Николаевна танцевала в Аничкове».[67]
Эта царская «милость» глубоко оскорбила Пушкина. Он писал жене о том чувстве унижения, которое испытал, получив этот придворный чин. Письмо было перлюстрировано, и его содержание сообщено царю. Пушкин записал в дневнике:
«Государю неугодно было, что о своем камер-юнкерстве отзывался я не с умилением и благодарностию. Но я могу быть подданным, даже рабом, но холопом и шутом не буду и у царя небесного».[68]
Пушкин всячески уклонялся от посещений дворца.
«Говорят, что мы (т. е. камер-юнкеры. — Н. А.) будем ходить попарно, как институтки… Ни за какие благополучия![69]»[70]
Поэт демонстративно отсутствовал на церемонии присяги наследнику, на торжестве открытия Александровской колонны («Александрийского столпа»); он уклонился и от посещения бала в доме Нарышкиных, где должен был быть «весь Петербург».
«Но я был в народе, и передо мной весь город проехал в каретах»,[71]
писал Пушкин жене. И далее:
«Надеюсь не быть ни на одном празднике. Одна мне и есть выгода от отсутствия твоего, что не обязан на балах дремать…»[72]
И еще через несколько дней:
«В свете не бываю; от фрака отвык».[73]
И в дневник он заносит:
«Праздников будет на полмиллиона. Что скажет народ, умирающий с голода?»[74]
Поэт стремится к углубленной работе в архивах. В нем все ярче разгорается интерес к родной истории и в особенности к народным восстаниям. О Степане Разине он писал еще в Михайловском. Теперь Пушкин занят Пугачевым. Он готовится к путешествию в Оренбургский край в поисках следов восстания. Пушкин радуется, что его библиотека «растет и теснится»,[75] он хочет в Михайловском на Савкиной горе устроить филиал своей библиотеки.[76] Пушкина влечет уединение Михайловского или Болдина; там его вновь посетит вдохновенье, там он переживет вновь то состояние, о котором поэт писал:
Душа стесняется лирическим волненьем,Трепещет, и звучит, и ищет, как во сне,Излиться наконец свободным проявленьем…
(«Осень», 1833 г.)Пушкин пишет владелице Тригорского:
«Петербург совершенно не по мне, ни мои вкусы, ни мои средства не могут к нему приспособиться!»[77]
Домом поэта становится Летний сад:
«Я вставши от сна иду туда в халате и туфлях. После обеда сплю в нем, читаю и пишу; я в нем дома».[78]
Быть может, липы Летнего сада и уединение чем-то напоминали ему сады Михайловского и Болдина.
Пушкин продолжает посещать те салоны, в которых бывал в конце 1820-х годов. Теперь он связан с салоном А. О. Смирновой (урожденной Россет). Эта маленькая женщина, похожая на цыганку, отличалась «живым умом, образованностью и отзывчивостью».[79] В ее «фрейлинской келье» на четвертом этаже Зимнего дворца встречались Пушкин, Гоголь, Жуковский. Здесь Пушкин рассказывал о кишиневской ссылке, о скитаниях по степям Бессарабии, о цыганских таборах, о своем любимом Михайловском. По возвращении из Болдина здесь он читал свои «Маленькие трагедии». Здесь же он слушал гоголевские повести «Миргород». (После чтения «Тараса Бульбы» Пушкин, по словам А. О. Смирновой, сказал:
«Это эпопея, в которой можно было бы найти материал для прекрасной драмы».[80]
Возможно, что именно здесь Пушкин подал Гоголю идею «Ревизора».)
Популярность великого поэта все росла. Начинающие писатели преклонялись перед ним, старались подражать ему. Юный И. С. Тургенев, в те годы увлекавшийся опытами в области поэзии, писал о своем впечатлении от мимолетных встреч в Петербурге с Пушкиным:
«Войдя в переднюю квартиры Петра Александровича,[81] я столкнулся с человеком среднего роста, который уже надел шинель и шляпу и, прощаясь с хозяином, звучным голосом воскликнул: «Да! да! Хороши наши министры! Нечего сказать!» — засмеялся и вышел. Я успел только разглядеть его белые зубы и живые, быстрые глаза[82]».[83]
Лишь позднее Тургенев узнал, что этот неизвестный человек, презрительно отозвавшийся о министрах, был чтимый им поэт.
«Пушкин был в ту эпоху для меня, как и для многих моих сверстников, чем-то вроде полубога».[84]
