В поисках Зефиреи. Заметки о каббале и «тайных науках» в русской культуре первой трети XX века - Константин Бурмистров
Отметим, что ощущение беспокойства перед беспредельностью каббалистического Эйн-соф, зачастую перерастающее в страх перед ним, за которым следует обличение, осуждение этой концепции – явление нередкое у русских авторов начала ХX века. Пугающе-враждебным казался Эйн-соф Илье Эренбургу, писавшему М. Волошину из Парижа 3 октября 1915 года:
Каббалисты говорили, что у Бога нет положительных свойств, а только отрицательные, он – эн-соф, т. е. безграничный, всевмещающий – вот это самое страшное, это l’ennie765. Лучше свой самодеятельный чертик, чтоб он бодался и дрыгал ножками766.
Одновременно с Поплавским, в начале 1930‐х годов, в трактате «Сáмое самó» А. Ф. Лосев (также изучавший Зоѓар по переводу Ж. де Поли), рассуждая об Эйн-соф, делает вывод о нигилистической бесчеловечности каббалы (да, пожалуй, и иудаизма) в целом:
В книге «Зогар» содержится немало текстов о так называемом Эн-Соф, Не-нечто. Это есть уже известное нам абсолютное единство, которому совершенно не может быть приписана никакая предикация. Оно лишено вида, образа, понятия и т. д. и т. д. Однако тут содержится не только общий формальный апофатизм… <…> …Эн-Соф имеет свою подлинную оригинальность как абсолютизация социального, безлично-социального бытия. <…> Это есть апофеоз социального безличия, абсолютность человечества, взятого в виде вне-личного состояния. Да и самое наименование «Эн-Соф», «Не-нечто», говорит о некоем активном нигилизме в отношении личности… <…> «Неиное» Кузанского хочет именно спасти и утвердить индивидуальность, «Не-нечто» же Каббалы как раз хочет ее уничтожить767.
«О характере всякого трансцендентного начала надо судить по тем категориям и вещам, которые служат его проявлением и эманацией, – продолжает Лосев. – <…> Вот это-то Царство, каббалистический „Малькут“, и есть первое адекватное выражение Эн-Соф, это – то, во что вырастает Адам Кадмон со своими девятью зефиротами»768. Бесконечный Абсолют каббалы выглядел притягательным и одновременно пугающим для многих русских мыслителей, начиная с В. С. Соловьева (упомянем также Н. А. Бердяева, Л. П. Карсавина, С. Л. Франка), однако подробнее обсуждать здесь эту тему нам кажется излишним.
В романе «Домой с небес» Олег, прототипом которого был сам Поплавский769, размышляет, изящно вписывая в свои рассуждения эпитеты различных сфирот (мы их выделили курсивом). Фактически это описание мира эманации, принявшего форму Первочеловека – Адама Кадмона, которого, как мы увидим в последнем разделе, Поплавский изображал и на своих рисунках:
Магический кристалл, средоточие невидимого источника мирового пола, лицо это – как мучительное летнее небо, где солнца не видно, но на которое все же в тяжелой истоме больно смотреть, – полно сиянием силы, равновесия, жалости и строгости жизни и смерти, добра и зла… Нечеловеческая красота равновесия разума и жизни: правый глаз – синий, левый – черный, как у великой Дианы Эфесской, строгость и жалость мужского и женского, стальные античные углы рта, а над всем этим, над ослепительно белыми волосами, разделенными ровным пробором (серединой дороги праведников), – корона абсолютного безразличия всего…770
Космическая катастрофа и распад мироздания, конец времен и райское совершенство – все это становится темами «каббалистических» размышлений Поплавского:
Мелодия говорит такту: звучи и проходи, не задерживайся, не мешкай, расточись в звучании и замолчи <…>. Так дух музыки гонит все, едва прозвучало оно, едва выпростало свою мелодию вон из музыки, вечно торжествующее становление которой неудачник воспринимает как отвратительную жесточайшую необходимость… Но где же звучит вечно?.. Только там, где времени не будет… <…> Вся мелодия видна оттуда как целое, развернутое внизу, и вся она поет сразу, все такты ее, и музыкальные фигуры уже не заглушают друг друга, а внеполагаются, каждая в своем особом измерении, там, где воскреснут все мертвые… Не из гробов, конечно, а из памяти мира в Сефире Бинах… Жена Господня их вспомнит, и они вернутся к жизни, когда в субботу юбилейного года она начнет вспоминать свою неделю труда… Потом улыбнется, ласково поцелует мужа и, помолчав, скажет… Неужели вообще возможно было, чтобы наше счастье не имело свидетелей, но, действительно, только те поймут нашу радость, кто помнят нашу разлуку, и как страшен и гол был мир, когда в великом Твоем Имени Иод отделился от Хе и Шекина покинула жизнь771.
Поплавский говорит здесь о несовершенстве мироздания, обнаружившемся после того, как Адам произвел разрыв или раскол в мире сфирот (и в четырехбуквенном Божественном Имени). Согласно традиционным для каббалы представлениям, Адам отделил 10‐ю сфиру Малхут (она же Шхина, Божественное присутствие в мире) от центральной сфиры Тиферет (то есть от всех остальных сфирот), стал поклоняться лишь Царству-Шхине, разорвал связь между сферами жизни и познания и тем самым прервал поток жизненной силы, принеся в мир разобщение772. Идея эта была подхвачена христианскими каббалистами начиная с Пико делла Мирандолы, который объявил в своих «Conclusiones sive Theses DCCCC» (Рим, 1486; N 47:4), что «грехом Адама было отсечение Царства от остальных растений» («Peccatum Adae fuit truncatio regni a caeteris plantis»)773. Ее повторяли многие христианские мыслители, увлеченные каббалой, например Лейбниц774,
а также и В. С. Соловьев, рассказывавший в одной из своих лекций на Высших женских (Бестужевских) курсах в 1882 году:
Положение природного мира, по учению Каббалы, положение не истинное. Мир тления, который есть только извращение Божественного мира, [происходит] произошел только вследствие грехопадения первого человека. В чем состояло грехопадение Адама? Peccatus Adae fuit truncatio Malchuth ab arbore ceterarum Sephiroth, т. е. грехопадение Адама состояло из отсечения Мальхута от дерева остальных Сефиротов. <…> Он захотел обладать царством (Малхут – царство) помимо нравственного подвига, который ведет к нему, и потому получил не царство Божества, а мир тления775.
Мы видим, сколь близким было понимание этого вопроса Поплавским к тому, что 50 годами ранее рассказывал Вл. Соловьев. Очевидно, их мысли восходят к общему если не источнику, то традиции интерпретации каббалистических представлений (вероятнее всего – книги Зоѓар) в христианской среде.
Каббала учит, что грех разлучил Отца в Боге с Матерью в Боге, а молитва человека, духовное действие его, вновь воссоединяет их, —
пишет Поплавский в небольшом трактате «Христос и Каббала»776. Вспомним также эпиграф к 3‐й главе романа «Аполлон Безобразов»:
«Эта любовь к разнообразию и была причиной смерти Адама и всех его потомков». Зоар777.
Впрочем, если в обычном понимании речь идет о том, что Адам отверг Древо жизни (Тиферет) ради Древа познания (Малхут), Поплавский в дневниках рассуждает в антиномичном,
