В поисках Зефиреи. Заметки о каббале и «тайных науках» в русской культуре первой трети XX века - Константин Бурмистров
Было совершено два преступления [и оба дерева были перевернуты], и за них два наказания – как два дьявола грызут мир. Это есть сладострастие и жестокость778.
Грех Адама, своим вожделением разрушившего гармонию и погрузившего мир в пучину материализма, называет преступлением и Элифас Леви, утверждающий:
Согласно каббалистам, десять – это число материи, отличительным знаком которой является ноль; на древе сфирот десятка представляет Малхут, или внешнюю и материальную субстанцию; грех Адама, таким образом, – это материализм, и плод, который он сорвал с древа, представляет плоть, отделенную от духа (la chair isolée de l’esprit), ноль, отделенный от своей единицы, расчленение числа десять, которое дает, с одной стороны, голую единицу, а с другой – ничто, или смерть779.
В небольшом «каббалистическом» тексте «Свет без тени» («Lumière sans ombre», декабрь 1932) Поплавский рассматривает жизнь человека / человечества / всего мира как переход по 22 этапам-буквам еврейского алфавита (вспомним и 22 Старших Аркана Таро), от совершенного состояния буквы Алеф, через постепенный распад в остальных буквах, к последней букве Тав, символизирующей воскресение. По всей видимости, источником здесь послужила «Книга Творения» (Сэфер йецира), которую подробно обсуждает Папюс в своей «Каббале». Согласно Поплавскому,
1. Algih780: начало есть здоровое тело, в котором все заключено, но все скрыто, остальные буквы есть история заболевания тела, распадения и обнаружения Его состава, наконец, нисшествия воплощенной жизни, исцеление тела. Таи781, или Омега, есть тело, выздоровевшее, воскресшее, но через свое распадение узнавшее о своем составе782.
Возможно, на рассуждения Поплавского оказали влияние и описания процедур церемониальной магии у Элифаса Леви, в которых объясняется магическое значение букв еврейского алфавита (ср., например: «Пентаграмму освящают четырьмя стихиями <…> затем низким голосом произносят благословенные имена Алеф (Aleph) и Тау (Thau), таинственно соединенные в каббалистическом имени Азот (Azoth)»)783.
Выздоровление, воскресение через распад – очевидно алхимическая идея, скорее всего почерпнутая у того же Элифаса Леви (впрочем, увлеченный алхимией Поплавский был знаком и с собственно алхимическими сочинениями, в изобилии переведенными на французский язык и упоминаемыми в его «списках»). Представляется важным, однако, соображение о том, что, именно пройдя через распад и гибель, человек становится свободным, и эту, заметим, очень значимую для него мысль Поплавский связывает с каббалой «Книги Сияния». Об этом он написал в анкете «Личность и общество», опубликованной в парижском журнале «Встречи» в марте 1934 года:
Свобода и произвол личной инициативы как бы даже страшны эстетическому оку, и характерен, например, зохарический рассказ о том, что, узнав Божественное намерение создать человека свободным, ангелы в смятении просят Бога не делать этого, ибо тогда человек нарушит симметрию неба. Однако, выслушав возражения, Бог все-таки делает человека свободным, и отсюда начинаются все неприятности784.
Важной для Поплавского в данном контексте темой было самоопределение в той полярной ситуации, которая, по его убеждению, возникла из‐за того, что в мире сосуществуют и правят силы двух сфирот – Хесед и Гвура, милости и строгости. Ее неоднократно обсуждают главные герои его романов; можно даже предположить, что и изгибы сюжета в его прозе обусловлены не только диалектическим взаимодействием (да и, пожалуй, борьбой) мужского и женского, но и сосуществованием/столкновением сил двух этих сфирот. Скрупулезно анализируя свое существо (чем он, судя по дневникам, занимался непрерывно, даже без перерыва на отдых во сне), Поплавский склоняется к тому, что его путь – это скорее путь строгости и холодного познания, в ракурсе которого сила милосердия в нем должна принять форму бесстрастного (хочется сказать – буддийского) «снисхождения». В декабре 1932 года он записывает в дневнике:
Как это ни странно, но я хотел бы врасти в Сефиру строгости в Адаме Кадмоне, а не в Сефиру снисхождения. Ayant tout compris, je pourrai ainsi etre indulgent sans faiblesse785. Строгость, доблесть, суровость приличнее мне, и я не талантлив к доброте, я всегда чрезмерен, то слишком сладок, унизительно снисходителен, то презрителен. По-моему, даже следует долго сопротивляться доброте и Иисусу и сдаться только на форму доброты, совместимую с абсолютной невозможностью слабости и унижения. Ибо сущность находится совершенно вне доброты и жестокости, и даже вовсе вне добра и зла. Сущность есть утверждение жизни и всего необходимого для нее зла, как и добра…786
В уже упомянутом трактате «Свет без тени» Поплавский развивает мысль о том, что Иисус (= сфира Тиферет) находится «вне добра и зла», являясь средоточием правой и левой стороны Древа сфирот, сил милосердия и справедливого (и строгого) суда:
Иисус не Iehouda787 – милосердие только; Он и строгость. Это Его правая рука – судьба – не знает, что делает левая – милосердие, но в мозгу и в сердце их поведение рождается из одной музыкальной темы, которую я теперь называю утверждением жизни. То есть Иисус никогда, хотя бы и мог, не делает зла и преступления ради добра, а жить дальше окаменевшему [нрзб.] было бы преступлением, то есть Он сдерживает свою жалость, свою справедливость и наоборот. «Бездна Божественного милосердия равна бездне Божественной справедливости», – сказал Данте. Именно равна, а не глубже она788.
Вероятно, Поплавский считал себя достаточно сильным и подготовленным для этого пути – восхождения к сущности путем строгости и справедливости. Об этом же размышляет в романе «Домой с небес» Олег, обдумывающий свою жизнь в поезде на пути к морю:
Как величественно холодны и оскорбительно умны те, кто разомкнули хотя бы на миг, на время огненный круг бесперерывного совокупления сердца с жизнью – но не для чудовищных снов неудовлетворенного сладострастия, подобных каббалистическому умственному распутству Адама до сотворения Евы. Распутству, породившему всю нечисть подлунного мира не для эротической бессонницы, а для ослепительного, до боли яркого света, абсолютного пробуждения люциферической девственности789.
5.7. «Великая Тайна» Бориса Поплавского
Еще не опубликованные рукописи Поплавского содержат многочисленные оккультно-каббалистические записи, схемы и рисунки, в основном рассеянные по его тетрадям-дневникам с названиями – «Логика», «Христология», «Общая» и т. д. (судя по нумерации, их было свыше пятидесяти). Для более или менее полного анализа этих текстов необходимо (хочется пошутить – немногое): обнаружить их (они хранятся в разных архивах и собраниях, местонахождение некоторых из них сегодня неизвестно), расшифровать, сопоставить с другими рукописными материалами (также разбросанными по разным архивам и частным коллекциям) и проинтерпретировать в контексте учений
