Орнамент массы. Веймарские эссе - Зигфрид Кракауэр

Сделать большее – не его задача, а кроме того, невозможно для него само по себе, если понятийная единица, под которую подпадают обнаруженные факты, одновременно не является единицей смысла. В ряде социологических исследований Зиммель ограничивается тем, что проходит вдоль внешней стороны явлений; служащее ему путеводной нитью понятие не пригодно к более глубокому истолкованию – вот почему феноменам, подлежащим освоению через это понятие, недостает общего поля. Ситуация тотчас меняется, когда понятие оказывается не искусственным образованием, не произвольной абстракцией, а обозначает реальности, являющиеся особенными сущностями как таковыми. Сравним тему «Скрещивание социальных кругов» с другой темой, «Авантюра». В первом случае философ обращается к основному понятию, которое родилось лишь благодаря его познавательным интересам, и сосредоточивает внимание на многообразии, не образующем естественного единства. Во втором случае, напротив, полагает действительность переживаемым единством, лишь такое понятие позволяет расширить значение, лишь такое значение можно вывести из понимания, наделяющего его смыслом. В работе «Общество», например, Зиммель толкует общество как игровую форму обобществления и приходит к объяснению существа всех явлений общения. Или он вдруг осознаёт, что ручка вазы есть символ столкновения мира искусства с миром практической жизни. В приведенных примерах задача философа всё время состоит в том, чтобы понятийно выразить обнаруженное им смысловое единство группы феноменов, заключить его в формулу, которая в чистом виде отражает его опыт в сфере понятия. Охваченное словом «общительность» многообразие межчеловеческих отношений, духовных процессов и т. д. образует для него такую же точно закрытую тотальность смыслов, как индивид. И хотя ему не удается привести всё разнообразие мира к общему знаменателю одного значения, он распознает повсюду в мире комплексы разнообразий, где ему удается освоиться. Он вычленяет сущностное ядро одного из таких комплексов и превращает понятие о нем в инструмент интерпретации всех принадлежащих этому комплексу явлений. Поскольку же внутри общей тотальности нет четко разделенных групп и все феномены взаимосвязаны, Зиммель от каждого принципа, который поначалу есть лишь смысловой центр одной группы явлений ограниченного объема, в конце концов продвигается всё дальше и дальше, в мировое целое.

Поясню, как он шествует по миру, на одном избранном примере. Сущность моды, по Зиммелю, заключена в том, что она удовлетворяет стремление к подражанию и стремление к дифференциации. Она – единая форма проявления обоих этих социальных базовых импульсов, оба они объединяются благодаря ей в одной-единственной деятельности. В связи с этой сущностной определенностью сразу возникает аналогия между модой и социальной честью, в их феноменах очевидно общим является то, что они суть продукт классового разделения и нужны, чтобы «соединить некий круг и одновременно отделить его от других». Из этой сущностной формулы следует, что произведения моды никогда не основываются на вещественной необходимости, они – продукт социальных, формально-психологических потребностей. Данное утверждение позволяет Зиммелю провести параллель между модой и долгом; оба явления едины в своей «отчужденности от реальности», в своем равнодушии к «Что», к материи, в которой они осуществляются. Здесь отчетливо виден метод Зиммеля. В каждом обнаруженном свойстве и поведении изучаемого предмета он показывает, что они воплощаются и в других предметах, и таким образом раскидывает над миром сеть аналогий. Легкообъяснимо, что такие области, как религия и наука, где речь идет исключительно о реальных решениях, свободны от господства моды или, по крайней мере, ее господство внутри этих сфер не имеет права на существование. Мода предназначена только верхним слоям, у которых потребность в дифференциации развита больше всего. То, что мода на самом деле определяется как взаимодействие двух базовых стремлений, подтверждается, в частности, постоянством траурной одежды, назначение которой – наглядно показать душевное состояние траура, и которую Зиммель поэтому называет «явлением отрицания моды». Если мода однажды установилась, скоро она подхватывается всеми, общество стремится ее освоить. Однако, став достоянием массы, она перестает быть модой, то есть не дает элите реализовать ее потребность в обособлении, перестает быть формой, позволяющей элите самовыразиться. Мода «тем самым ‹…› относится к явлениям, которые стремятся к всё большему распространению, к всё большей реализации, – но достижение этой абсолютной цели привело бы их к внутреннему противоречию и уничтожению». Аналогично ведут себя нравственные устремления или хозяйственная деятельность. Проникновение в сущность моды позволяет понять причины ее господства в эпоху цивилизации, то есть в эпоху, которая для Зиммеля еще означает современность. Нам, заявляет он, не хватает глубинных убеждений, которые закрепили бы всю нашу жизнь в метафизической почве. А так как наше сознание этими глубинными убеждениями не определено, во многих областях бытия мода может захватить господство и направить разнообразные виды деятельности и внешних проявлений в свое русло. Кроме того, мы стали раздражительны, мы любим перемены, может быть, потому что хотим убежать от душевной пустоты, а такие качества и интересы поощряют возникновение моды, которая, заявляя о своей власти, в немалой степени зависит от нашей способности к быстрым переменам, от нашей жажды нового. Какая же группа внутри общества вообще становится носителем моды? Средний класс. Низшие сословия малоподвижны, потому что на них давит экономическое бремя, высшие сословия – потому что настроены консервативно. Стремление выделиться растет, когда люди живут в тесном соседстве, поэтому мода – явление больших городов. Тут Зиммель переходит к анализу типичных точек зрения разных индивидов на моду. Отдельный человек, обращенный к моде, отличается от других, но не как единица, а как член определенной группы. Этим и объясняется оценка, какую он получает. «Модный человек вызывает зависть как индивид и одобрение как представитель определенного типа». Выявив душевные свойства героя моды, Зиммель обращает наше внимание на то, что человек, намеренно моде не следующий, точно так же легитимизирует моду, как и тот, кто просто признает свою причастность к ее содержаниям. Поступки человека такого типа порождены потребностями в выделении и единении одновременно, он тот же герой моды, но с обратным знаком. Точно так же атеизм нередко берет начало в религиозном чувстве; духовные устремления часто осуществляются в противопоставленных содержаниях. А что женщины больше мужчин подвержены влиянию моды, объясняется присущей женскому полу непрактичностью и зависимостью от социального окружения. Эмансипированная женщина, желающая присоединиться к мужским устремлениям, вынуждена, что логично, восставать и против притязаний моды на власть. Поскольку мода всегда затрагивает только внешнюю сторону личности, она во многих случаях служит маской человеку более глубокому. Он использует ее, чтобы укрыться, подчиниться ей означает для него «триумф души над реальностями бытия». Мода может быть почти бесстыдной и всё же никогда не вызывает чувства стыда, которое, по не вполне достаточному зиммелевскому определению, сущностно связано с боязнью выделить отдельного себя из массы.