Андрей Буровский - Величие и проклятие Петербурга

А как стало в Петербурге жить выгодно — ручеек переселенцев не иссякал. К 1800 году в Петербурге жили уже 220 тысяч человек. В XIX век Петербург вступил, уже обогнав Москву, — к 1811 году, перед на­шествием Наполеона, в ней жили порядка 175 тысяч человек. В 1862-м москвичей стало 358 тысяч, к 1897 го­ду число их перевалило за 1 миллион.

В Петербурге же в 1853-м жили порядка 500 тысяч человек. Сразу после раскрепощения 1861 года толпы людей ринулись в Петербург, и в 1900-м в нем жили уже порядка 1,5 миллиона человек. Из них 718 410 че­ловек были вчерашними крестьянами, прибывшими из 53 губерний Российской империи. Петербуржцы пер­вого поколения.

В 1917 году — около 2,5 миллиона человек. Петер­бург сделался по-настоящему большим городом; в 1900 году он был четвертым по населению городом мира. Только Лондон, Париж и Константинополь были боль­ше Санкт-Петербурга.

Разница в том, что Москва росла постепенно и есте­ственно, как город, заполняющийся сельским людом, который постепенно становится горожанами, москвича­ми. В третьем поколении внук переселенца из подмос­ковного села становился москвичом — сохраняя акаю­щий «гаварок» и многие бытовые привычки.

Жители же Санкт-Петербурга далеко не поголовно стали петербуржцами. Конечно же среди жителей горо­да были и «настоящие» петербуржцы. Те русские евро­пейцы, которые жили в городе по три, по четыре поколе­ния и начали довольно сильно отличаться от остальных русских людей. Те, кого стремились уничтожить и ком­мунисты, и нацисты.

Но весь XIX век Санкт-Петербург удивительным об­разом сохранял черты города недавних переселенцев, военного города на осваиваемых вновь землях. Уже в 1897 году женское население составляло всего 31% на­селения Санкт-Петербурга. Треть населения города бы­ли бездетные холостяки. Почему?!

Да не источит читатель слезы жалости о судьбе экс­плуатируемых бедняков. То есть было и это: в Санкт-Пе­тербург шли на заработки. Чем лучше становились до­роги, тем легче становилось приехать в Петербург — в том числе приехать надолго. Человек жил в городе годы, десятилетия, но семьи как-то не заводил, или заво­дил не в Петербурге.

Это очень напоминает мне историю, рассказанную профессором Л.Б. Алаевым, — про индуса, и не из бед­ных: «горожанина, правительственного чиновника сред­него ранга. Но, к моему удивлению, семья его — жена и дети — до сих пор жила в родной деревне... Таких «полу­горожан» в Индии очень много»[113]. Россия совсем недав­но перестала быть страной крестьян, деревенских жи­телей. Еще при советской власти, до 1960-х годов, у нас тоже «деревни окружали города», а в царской Рос­сии горожан было меньше, чем в Индии сегодня. В Пе­тербурге «полугорожане» встречались даже в рабочей среде.

В 1861 году в Петербурге жили 20 тысяч рабочих; в 1890-м — 150 тысяч, в 1900-м — 260 тысяч, в 1917-м — 500 тысяч. Из них порядка 100 тысяч не имели семей; были ли это просто молодые люди, не успевшие обза­вестись семьей, «убежденные холостяки» или все те же «полугорожане» — мне неизвестно.

Для сравнения — в Москве в 1900 году 146 тысяч рабочих, из них 38 тысяч железнодорожников. Холо­стой рабочий в Москве был таким редким исключением из правила, что его и сыскать было трудно.

Но это, так сказать, низы общества. Хотя ведь и ра­бочим при их совсем неплохих доходах никто не мешал искать подходящих невест в провинции, хотя бы в сво­их собственных деревнях. А ведь искали не все.

В холостяках ходили и люди образованные, ярко выраженные «русские европейцы», в том числе и до­вольно богатые. «Полугорожане» встречались порой да­же в среде крупных предпринимателей или чиновников первых нескольких рангов. Живет человек в Петербур­ге всю жизнь — а его семья живет в деревне или ма­леньком городке.

Было много и холостяков, большой процент петербуржцев высшего слоя общества так и умерли бездет­ными. Самые известные из них, наверное, — знамени­тый дипломат, князь Горчаков, и писатель Гончаров, автор «Фрегата «Паллады», «Обыкновенной истории», «Обрыва» и «Обломова».

Один из результатов — чудовищное преобладание смертности над рождаемостью. По данным на 1888 год, в Петербурге умерло около 29 тысяч человек и роди­лось 22 тысячи. При этом ведь многие уезжали умирать на родину, в свои деревни и маленькие городки, цифры смертности наверняка на самом деле выше.

Кто живет в Санкт-Петербурге?

Пертурбации 1918—1920 годов не могли не от­разиться на самосознании жителей Петербурга. Из двух с половиной миллионов человек к 1920 году осталось всего восемьсот тысяч. Возник жуткий город В. Шеф­нера, где вечерами стреляют в переулках, а людей ста­ло так мало, что их не хватает, чтобы населить уже имеющиеся квартиры[114].

Число не вернувшихся после Гражданской войны, выгнанных из города «за происхождение» вряд ли ко­гда-нибудь установят точно, хотя бы до сотен человек. Главное — до миллиона человек, бывших петербурж­цев, понесли петербургский менталитет, питерское бес­покойство по России. А пустота Петербурга стала на­полняться новыми людьми... Получалась удивительная вещь — коммунисты боялись и не любили Петербурга, но они сделали все необходимое, чтобы Петербург «работал» на всю страну, и как можно с большим эффек­том.

Малоизвестная деталь — в 1930-е чаще «забирали» и высылали немцев, шведов и эстонцев. По закону кол­лективной ответственности они оказывались как бы виновными за то, что в Эстонии, Германии и Швеции не особо жалуют коммунистов и строй в этих странах буржуазный. Еще в 1920-е годы финны в основной своей массе выехали в Финляндию. Город по составу населения становился все более и более русским... и восточным: городом татар и кавказцев. Тем более что во время Второй мировой войны не только погибли миллион человек, а часть выехавших из города не вер­нулась. Высылали немцев, эстонцев, шведов, а остав­шиеся практически не пережили блокады.

После блокады старались не пускать в город евре­ев, выехавших по Дороге Жизни. Сохранился анекдот: генерал проверяет списки эвакуантов, подлежащих воз­вращению. «Так... Иванов... Пусть едет. Петров... Пусть едет. Сидоров... Пусть едет (генерал ставит галочки возле фамилий). Рабинович... Гм... Рабинович... Ну, этот и сам приедет!» И генерал вычеркивает Рабиновича из списка.

В результате за годы войны и сразу после нее Санкт-Петербург окончательно утратил свое языковое и национальное многообразие.

Было бы любопытно узнать: какой процент из со­временных пяти миллионов петербуржцев родились в Петербурге? Имеют отцов, которые в нем родились? Дедов? Прадедов?

Но независимо от цифр, факты вопиют: в XX веке огромное множество петербуржцев оказались вне сво­его города. А сейчас в Петербурге живет в основном новое население. Большинство его жителей еще не ус­пели превратиться в петербуржцев.

Да, и еще — инородцы самого разного происхожде­ния. Чеченцы, азербайджанцы и курды, прожив в горо­де три поколения, обязательно сделаются петербурж­цами, но пока-то они ими не сделались.

Плавильный котел Петербурга превращает многона­циональную массу в местный вариант русского народа. Делает он это медленно, а в это, далеко не упревшее «варево» все время подбрасывается новое и новое «топ­ливо»...

В Петербурге XIX века было много немцев (8—9% всего населения). Теперь примерно столько же «лиц кавказской национальности».

Петербург в начале 3-го тысячелетия — город не менее сложный по составу населения, чем город начала XX века. Но состав этот другой, и только в одном — совпадение. И тогда и теперь большинство населения Петербурга составляют те, кто еще не стал петербурж­цем.

Действительно, хорошо ли жить в Петербурге? Или, скажем так: лучше ли жить в Петербурге, чем в Яро­славле или во Пскове?

Ответим сразу: в материальном отношении, конечно же, жить в Петербурге было хорошо. Хорошо там жить и сейчас. Петербург начала XXI века по уровню жизни приближается к городам Германии. Псков и Новгород недотягивают даже до Польши.

Но насколько уютно в Петербурге в смысле матери­альном, настолько же неуютно в плане душевном. По­рой просто поразительно неуютно. Жизнь в Петербур­ге чревата напряженностью, страхом, неуверенностью, тревогой. В этом смысле жить в Петербурге намного менее комфортно, чем в Ярославле или во Пскове. Или, скажем, в Ростове-на-Дону.

Источники напряжения жителей Петербурга очень разные, и часто на одного человека действует по не­скольку причин одновременно. Каково тем, кто посе­лился, сам того не ведая, в ультрапатогенных районах?!

Ну, Петербург как зона естественного отбора дей­ствует ведь не на всех. Есть все же в городе не только ультрапатогенные, но и геоселюберогенные области. Причем геоселюберогенные даже преобладают по пло­щади. Но ведь и обитателям вполне комфортных мест ненамного лучше: на их глазах происходит распад лю­дей буквально на соседней улице. С генетическим шла­ком в виде убийц, проституток, воров, идиотов, хипповствующих разного сорта приходится иметь дело и им самим, и их детям.