Владимир Кутырев - Последнее целование. Человек как традиция
Итак, пока что еще нет.
Представляется, однако, что культивирование философии «еще не(т)», «пока что», «не успели», «да и нет не говорите» не служит сохранению ни гуманизма, ни человечества. Этот подход не позволяет противостоять идее, что «Человек должен быть свободным от ограничений биологической природы, смерти, гравитации» (Дм. Ицков), т. е. превращению в виртуальный кокон. При действительно ответственном подходе к собственной судьбе, всем кто чувствует себя человеком и хочет оставаться им, пора (по)смотреть правде в глаза: под флагом стихийного, неограниченного и ничем нерегулируемого развития технологий человечество готовит некий, сначала себе равный, но потом, поскольку «прогресс не остановишь», по все большему числу параметров превосходящий себя артефакт. Который, поскольку технологии меняются непрерывно и этот артефакт с искусственным интеллектом можно просто переписывать на новые носители, будет бессмертным. Больше того, на создании «кибернетического человека» (КБЧ), предполагаемого доктриной «Бессмертие–2045» его энтузиасты задерживаться не намерены. О чем говорят уже сейчас, «еще не» достигнув намеченной цели. «Вместе с тем, возможен и более „запредельный" вариант пост-постчеловека как живого универсального разумного существа (ЖУРС), при котором антропоморфность – лишь один из вариантов… Переход от сценария постчеловека как КБЧ к новому сценарию постчеловека как ЖУРС, позволяет поставить и решить проблему бессмертия на новом парадигмальном и технологическом уровне»[102].
Подобные радужные перспективы обсуждаются не в фантастических романах, а в текущих научных и философских текстах, постах, блогах, журналах. Они здесь и сейчас. По мере распространения трангсуманизма «вширь» и отказа от первоначального радикализма, его сторонники начинают уверять, что дальнейшее развитие технологий «до ЖУРС-а» нужно опять-таки ради блага людей, т. е. гуманизма, который будет осуществляться через бессмертие даже «после них»!? И озабочены, как видим, подходящим «наз(ы)ванием» процесса осчастливливания постчеловечества на «новом парадигмальном и технологическом уровне»: КБЧ и ЖУРС в одном флаконе. Как при таких намерениях можно утешаться, что человек «еще не успел стать марионеткой технического прогресса»? Когда успеет, совсем будет поздно что-либо сделать, поздно даже разговаривать.
Во все это, конечно, было бы глупо верить. Нельзя верить. Это обман и (само)обман, с которым сколько-нибудь серьезно мыслящим людям надо бороться. Однако одновременно им надо решиться на самое трудное: набраться мужества и признать, что наряду с человеческой формой, существование разума возможно не только на живой основе. Он может не иметь образа человека. Безобразный разум на наших глазах появляется на Земле. Он будет не человеческим, это нечто Иное. И пора ставить, обсуждать действительно актуальный вопрос: как жить людям, когда они будут «не одни». Как добиться положения, чтобы можно было сказать: роботу – роботово, человеку – человеческое.
3. Mors creator vitae est[103]
Воспроизводя эту мудрость, я не собираюсь проповедовать некрофилию. Не буду присоединяться и к растущему числу «смертознатцев», танатологов и смертософов. Также не намерен призывать к вступлению в существующие почти в каждом большом городе клубы идейных сторонников самоубийства[104].
Всплеск интереса к смерти как ценности самой по себе, к «мертвой смерти» и движение к техническому бессмертию противоположны лишь по видимости. В обоих случаях в них отражается экологический кризис как процесс неуклонной деградации биотической оболочки нашей планеты, подавляемой ноотехносферой, которую в таком качестве можно считать сферой смерти (некросферой). В технократическом сознании космос и техника представляются даже более живыми. «Техника может рождаться, развиваться, стареть, а может быть грудой железа; то есть она бывает «живая» и «мертвая» и разграничить ее состояния однозначно вряд ли удастся… Где-то в солнечной системе летит заблудившийся автоматический спутник, у него пропала связь, но все системы жизнеобеспечения исправно работают: на свету он раскрывает фотоэлементы, в тени он прячет их от метеоритов, включает и выключает двигатели, чтобы скорректировать уже никуда не ведущую траекторию и т. д. А на Земле каждое утро в одно и то же время встает человек, идет по одной траектории, если яркое солнце, он надевает темные очки, если идет дождь – раскрывает зонтик, за день человек выполнит еще много однотипных функций и так из года в год. И неизвестно у кого из них надольше хватит ресурсов и, самое главное, – кто из них живой, а кто мертвый»[105].
В самом деле, множество людей, встав с кровати и целый день бегая как озабоченные автоматы, сами перестают понимать живые они или мертвые. Абиотический синдром проявляется в дефиците жизни, угнетении инстинктов и желания жить, в депрессии, в распространении вместо реального эротического общения фантазийного онанизма, обесценивании родительских функций и т. д. Недавние идеологи сексуальной революции исполняют теперь «реквием по сексуальности». В духовном плане абиотический синдром выражается в потере смысла жизни… и в рассмотренных выше сознательных или бессознательных, откровенных, лицемерных, равнодушных или агрессивных теориях вечного бытия. Чем безжизненнее, функциональнее, техничнее жизнь, тем больше всевозможных проектов преодоления смерти.
Разумеется, что для смысложизненного, т. е. подлинно философского мышления идея бессмертия не может быть сколько-нибудь состоятельной. В экзистенциализме вопрос о смерти был, как известно, в центре внимания, притом, что бессмертие обычно имело характер отрицательной перспективы. Оно не только не прельщает, а пугает, угнетает. Не будем, из-за очевидности, обращаться к его классикам, они жили во время, когда практическая возможность достижения бессмертия была «теоретической» и не производила на сознание людей столь сильного впечатления, как сейчас, напомним взгляд на эту проблему более близкого нам автора, М. К. Мамардашвили. В небольшом эссе «Вена на заре XX века» он обращается к метафоре Евг. Трубецкого из его книги «Смысл жизни»: «Ад – это вечная несмерть». Мучение в том, что «ты повторяешь одно и то же, бежишь не добегаешь… – вечный бег в аду, наказание тягомотины… Как в вязком кошмарном сне: разыгрывается все время одна и та же история, и так без конца, т. е. нет смерти, которая бросила бы след завершенного смысла на происходящее»[106].
Для тех, кто не подвержен утопическому прельщению и не спешит превратиться в роботообразное, хочет остаться человеком, отношение к естественной смерти может только одно: позитивно-трагическое. Каждый должен бороться за то, чтобы ее отсрочить, однако в пределах и способами жизни. Дальше надо признавать право следующих поколений занять место тех, кто был. Признать необходимость обновления мира. Это экологично, гуманно и нравственно. Мужественно и честно. Справедливо. «Живая смерть» – закон природы, выражение диалектики развития. Суть отрицания индивидов, – подчеркивал Гегель, – в противостоянии отрицанию рода. «Умер отец его – и как будто не умирал, ибо оставил по себе подобное себе» – трактует Библия. В детях – в идущих от корня ус(ын)ах (сыновьях) и отсаживаемых в другую семью до-черенках (дочерях) выражается бессмертие живого человека. Жизнь есть то, что претерпевая смерть в себе, через нее сохраняется. Всякая другая форма продолжения жизни ликвидирует ее саму. Будет, соответственно, появление чего-то другого. Зд(о)равомыслящему, т. е. от имени и в интересах жизни, человеку это представляется очевидным.
Но как быть с искусственной реальностью?
Она существует как бы за пределами смерти. Берег бессмертия. Однако нам, живым людям, по отношению к ней надо поступать со своих позиций, быть последовательными. Естественное вытесняется искусственным, техника имитирует жизнь? Так надо имитировать как можно глубже, до конца. Полный кругооборот природы предполагает гибель, переход в инобытие всех ее форм, их преобразование в качественно иное состояние. Соответственно, искусственное воспроизведение цикла жизни должно включать воспроизведение ее смерти. Разрушение, уничтожение вплетены в жизнь как самый фундаментальный фазис ее обновления. Значит, нужна искусственная смерть. Надо развертывать деятельность по ликвидации результатов деятельности. Если центральную для экологии идею безотходного производства понять в ее полноте и законченности, то она предполагает ликвидацию всего произведенного и его превращение в сырье для другого производства. Замкнутый технологический цикл должен распространяться на сферу искусственного в целом, постепенно перерастая в кругооборот. А бороться за это надо под лозунгом: смерть искусственному. Подобно естественному, оно тоже должно преобразовываться в инобытие, уничтожаться – умирать. Тогда вторичное сырье превратится в первичное, а природа будет служить для подпитки этого «естественного» кругооборота искусственного.
