Итальянский футуризм. Манифесты и программы. 1909–1941. Том 2 - Коллектив авторов
Человеческий прогресс требует всё больше душ азартных игроков, чутья ищеек, отважной интуиции авиаторов, медиумической чувствительности, предвидений поэта.
Психическая сложность мира особенно увеличилась из-за накопленного историей опыта, из-за непрерывной коррозии и возбуждающего контроля, осуществляемого печатью.
Лихорадка и нестабильность рас сегодня таковы, что переворачивают любой расчёт исторической вероятности.
Я мог бы также рассказать вам, какой износ претерпели все старые синтетические формулы, которые определяли движение народов, все рецепты и панацеи гарантированного и немедленного счастья.
Теперь у нас есть глубокое убеждение, что всё усложняется, что любое идеологическое, демонстративное или административное упрощение обманчиво, и что нелеп абсолютный порядок в области политики или общества.
Мы пришли к необходимости допустить сосуществование самых противоречивых элементов в нас самих и вовне.
Никакой силой, ни по чьей воле народ никогда не сможет отказаться от завоёванных свобод. Отказаться было бы равнозначно стремлению усердно служить сегодня, когда железнодорожные сети уменьшили мир и предложили его каждому гражданину как игрушку, которую можно подбрасывать как мяч и наблюдать.
Эти индивидуальные свободы, которые в своём развитии вырастают в направлении возможной и желательной анархии, должны сосуществовать с принципом власти. Последняя, стремясь лучше защищать отдельные свободы, имеет тенденцию разрушать их.
Поэтому здесь наблюдается сосуществование и совокупная полезная борьба враждебных принципов, как между разными элементами в крови человека. Так что Италия должна будет всё больше активизировать в себе удвоенный пыл возможной пролетарской революции и возможной войны.
Между народом, синонимом растущей свободы, и правительством, синонимом убывающей власти, существуют отношения, в определённом смысле дружеские и антагонистские одновременно, как между владельцем дома и его жильцами.
Действительно, есть нечто общее между революцией против виновного в тирании или недееспособного правительства и резким переездом жильца, домовладелец которого отказывается делать необходимый ремонт и защитить жильё от вторжения дождя, ветра, молнии или ночных воров.
Как жилец в этом последнем случае расторгает контракт, так и народ устраивает революцию.
Нужно, чтобы каждый итальянец ясно понимал сплав этих двух идей – революции и войны, разрушая окутывающую всех ужасом глупую боязливую риторику, прославляя в себе и вне себя идею борьбы и презрения к жизни, до которого может возвыситься только человек, придавая максимальную красоту и максимальное значение каждому пережитому мгновению.
Действительно, я считаю, что спасение жизни Франсеска Феррера, окончившейся подъёмом протеста и героической смертью, которая породила освободительную волю Каналехаса, было бы не столь важным, как необходимость предотвратить любой ценой новый триумф клерикального мракобесия6.
К несчастью, школа, отравленная христианской моралью, требующей глупого прощения обид и выродившаяся в систематическое малодушие, прилежно работает на оскопление расы.
Ничто не преподаётся сегодня в Италии, кроме как рабское подчинение и страх перед физической болью, и это происходит при трясущемся участии итальянских матерей, которые, конечно, не были созданы для того, чтобы вырастить солдат или революционеров.
Мы, футуристы, повсюду словом и примером превозносим необходимость активнейшей пропаганды личного мужества.
Мы хотим, чтобы дух восстания и войны как стремительная кровь циркулировал в итальянской молодёжи.
Нация, происхождение которой жестоко, не может не усилиться этой удвоенной бурной циркуляцией крови, поддерживающей эластичность администрирующих артерий и укрепляющей чувство ответственности в голове и в центрах правительства.
Понятие ротационной исторической эволюции, согласно которому нужно неизбежно вернуться к форме тиранического правления и низкому рабству народа, о чём мечтают близорукие империалисты, мы уже считаем инфантильным.
Напротив, мы воображаем себе будущую эволюцию человечества как колебательное и нерегулярное движение одного из тех живописных деревянных колёс, снабжённых ведёрками и приведённых в движение четвероногим животным, которые на Востоке извлекают воду для орошения огородов.
Из-за примитивной конструкции колеса и ведёрок добываемая вода перемешана с песком, который, выливаясь вместе с ней, постоянно поднимает уровень окружающей почвы таким образом, что само устройство должно постоянно повышаться.
В поворотах истории всегда будет одновременно монотонная вода событий и всегда растущий отборный песок свободы7.
Например, империалисты, кажется, игнорируют абсолютную новизну и исключительную важность того, что мне представляется важнейшим событием последних ста лет: я имею в виду свободу забастовки, механически завоёванную пролетариатом, – свободу тем более могущественную, поскольку она не признана законом, свободу, которую не смог отменить никакой Наполеон.
Эта свобода является лишь логическим, но неожиданным результатом уже далёкой Французской революции, которая, как и все известные истории революции, произвела медленное оплодотворяющее воздействие, сравнимое с последствиями периодических затоплений Нила.
Власть государства нельзя больше понимать как тормоз освободительным стремлениям народа. Мы полагаем, напротив, что революционный дух народа должен затормозить, точнее, медленно коррозировать власть государства и консервативный дух, признак старости и прогрессирующего паралича8.
Вспомните знаменитую фразу Клемансо: «Я первый полицейский во Франции»9. Этим выражением, которое казалось остротой, великий министр выразил именно ту необходимость, которая заставляет социалистов – пришедших к власти растущей силой пролетариата в качестве представителей и защитников свободы – немедленно превращаться в свирепых реакционеров.
На самом деле, перед ними возникает дилемма: либо стать тяжеленной и удушающей крышкой на кипящем народном котле, либо поддаться и быть отброшенным переполняющей силой этой пылающей ярости.
Понятно, однако, что такие крышки не держатся долго. Радикал-социалисты Клемансо и Бриан10, став шаткой и свирепой полицией французского революционного движения, дают новое доказательство бурного сосуществования тех противоречивых элементов, о которых я уже говорил.
Из всего этого очевидно вытекает, что насилие теперь стало лучшим условием истинного здоровья народа. Разве порядок, пацифизм, сдерживание, дипломатический и реформистский дух не являются артериосклерозом, старостью и смертью?
Только через насилие можно осуществить уже потрёпанную идею справедливости, но не фатальности, которая состоит в праве самого сильного, а гигиенической и здоровой, которая состоит в праве самого храброго, самого бескорыстного, то есть в героизме.
Следуя этому принципу, я могу сейчас же удовлетворить тех из вас, кто наиболее стремится к необходимой догматической точности, определив, что для нас хорошо всё, что растёт и развивает физическую, интеллектуальную и инстинктивную активность человека, подталкивая его к максимальной славе, тогда как плохо всё, что уменьшает и прерывает развитие этой активности.
Как пацифизм и страх войны создали наше печальное политическое рабство, так же ужас насилия сделал из итальянского гражданина смешную марионетку, плохо управляемую крючкотворами, которая отвечает на пощёчину жалобой или шантажом.
И здесь мы затрагиваем один из тех простых конфликтов между регулирующей властью и индивидуальной свободой, который должен навсегда окончиться победой благодаря восходящему закону анархии, управляющей человечеством.
Принцип юридических санкций в области личного
