Гоголиана. Фантасмагория в тринадцати новеллах - Владислав Олегович Отрошенко
Кровотечение из носа Овер и Клименков поддерживали несколько часов, усиливая его различными средствами. Результат этих “деятельных пособий” не заставил себя ждать. “Пульс делался все слабее”, – свидетельствует Тарасенков. Упадок сил, вызванный кровопусканием, давал о себе знать; приступ был неизбежен – внезапное ослабление организма, как и душевное потрясение, медицина считает важнейшим фактором, провоцирующим обмирание. Гоголь “смирно на одном боку” продолжал лежать голым под простыней. “Когда с ним ничего не делали, он был покоен, – замечает штаб‑лекарь, – но когда ставили или снимали горчичники и вообще тревожили его, он издавал стон, или вскрикивал”.
Поздно вечером Николая Васильевича тревожить перестали: Овер и Клименков наконец уехали, назначив новый консилиум на десять утра следующего дня.
У постели Гоголя дежурили штаб-лекарь Тарасенков и англичанка Елизавета Вагнер, она осталась со страждущим на вторую – и последнюю – ночь. В комнату Николая Васильевича то и дело заглядывал обеспокоенный граф Александр Толстой. Хозяин дома, щедро заплативший профессорам, не был уверен, что медики предприняли все необходимые средства для исцеления друга.
Около одиннадцати часов вечера дежурным показалось, что Гоголю хочется встать. Его подняли и посадили в кресло; заодно надели на него рубаху – голым он пролежал не менее восьми часов. Сидя в кресле, он едва удерживал голову на шее – “она падала машинально, как у новорожденного ребенка”. Его решили вернуть в постель. В этот момент с Гоголем случилось именно то, о чем он писал в первом пункте франкфуртского завещания. Летаргия проводила последнюю репетицию, словно проверяя, не забыл ли ее пожизненный узник, что такое “минуты жизненного онемения”. На исходе суток 20 февраля 1852 года, примерно за девять часов до того, как Гоголь был признан умершим, штаб-лекарь Тарасенков зафиксировал у него резкое ограничение физических проявлений жизни и полную остановку пульса на несколько минут.
Когда его опять укладывали в постель, он потерял все чувства; пульс у него перестал биться; он захрипел, глаза его раскрылись, но представлялись безжизненными. Казалось, наступает смерть, но это был обморок, которыий длился несколько минут. Пульс возвратился вскоре, но сделался едва приметным.
Свидетельство штаб-лекаря можно сопоставить с тем, что пишет группа врачей в опубликованной в 2011 году научной работе “Гиперсомния: проблемы диагностики”, где представлены клинические случаи летаргии, зафиксированные в современной России: “Причины летаргии точно не установлены. В тяжелых случаях имеется деийствительно картина мнимоий смерти – кожа холодная и бледная, зрачки не реагируют, дыхание и пульс трудно уловимы, даже сильные болевые раздражения не вызывают реакции. <…> Описаны случаи, когда мнимо умершиий человек подвергался патологоанатомическому вскрытию. Приступы летаргии возникают внезапно и так же внезапно заканчиваются”.
Неврологические исследования и клиническая практика говорят о крайней сложности различения состояния “скрытой жизни” от наступившей смерти. От ошибки не застрахован любой современный врач, не вооруженный медицинской аппаратурой и не следующий строгим методикам констатации смерти. Но речь о девятнадцатом веке. Разумеется, даже такой опытный доктор, каким был Тарасенков, мог легко впасть в заблуждение, наблюдая Гоголя в минуты, когда “сердце и пульс” перестали биться, реакции организма прекратились, глаза стали безжизненными, а тело холодным – что это не смерть, а обморок, штаб-лекарь понял только тогда, когда пульс “возвратился”.
VII
В двенадцатом часу ночи Тарасенков уехал домой, отметив, что лицо Гоголя “осунулось, как у мертвеца, под глазами посинело, кожа сделалась прохладною и покрылась испариною”.
Сразу же после его отъезда снова явился доктор Клименков. Прежде чем окончательно оставить Николая Васильевича в покое, он “пробыл с ним ночью несколько часов”, в течение которых пытался продолжить лечение, назначенное Овером, – обкладывал тело Гоголя горячим хлебом, давал ему каломель.
Употребленные Клименковым “разные медицинские меры” снова вызвали крики и стоны Гоголя, но зато уняли тревогу хозяина дома, – все меры и употреблялись, “чтобы дать успокоение Графу, которыий без того не уходил в свою комнату”.
К концу ночи Елизавета Фоминична Вагнер осталась с Гоголем одна. Не смыкая глаз, она встретила в его комнате утро. Она находилась у постели Николая Васильевича вплоть до того момента, когда ей по какой-то причине вдруг стало ясно, что нужно позвать графскую прислугу и самого графа к неподвижному телу автора “Мертвых душ”.
Письмо, которое англичанка написала по-русски и отправила в Суздаль своему зятю Михаилу Погодину утром 21 февраля 1852 года, следует привести полностью, так как для России и мира оно является единственным на все времена документом, устанавливающим смерть Гоголя, ее обстоятельства и причины.
Спешу передать вам горестное известие: сего утра в 8 часов наш добрыий Николаий Васильевич скончался, был всё без памяти, немного бредил, по‑видимому, он не страдал, ночь всю был тих, только дышал тяжело; к утру дыхание сделалось реже и реже, и он как будто уснул, болезнь его обратилась в тифус; я у него провела две ночи, и при мне он скончался. В воскресенье будут похороны; и как жаль, что вас здесь нет, я поеду на похороны. Накануне смерти у Н.В.Гоголя был консилиум; его сажали в ванну, на голову лили холодную воду, облепили горчишниками, к носу ставили пиявки, на спину мушку, и всё было без пользы; очень жаль, что вас здесь нет. – Как-то вы доехали? говорят, дороги очень дурны. Прощаийте, любезнеийшиий Михаил Петрович, писать более не о чем и не могу, так меня это горе расстроило. Христос с вами.
От чего “как будто уснул” отставной коллежский асессор Николай Васильевич Гоголь, не имел представления никто. Дворецкий графа Толстого Александр Рудаков в отправленном тем же утром в полицейскую часть официальном объявлении о случившемся написал, что упокоился коллежский асессор, проживавший в доме Талызина Арбатской части в третьем квартале, “от одержимой его болезни”.
Дворецкий, как и граф, находился в затруднительном положении – смерти Гоголя не засвидетельствовал никто из врачей. У дворецкого, как и у графа, не было никакой возможности взять на вооружение хотя бы устное, исходящее от любого из медиков сообщение о том, по какой причине скончался знаменитый квартирант. И потому дворецкий, а вслед за ним и квартальный надзиратель, и частный пристав, и все должностные лица, которым положено было реагировать на уход из мира живых подданного Российской империи, создавшего “Мертвые души”, выражались различно. Одни сочиняли в казенных документах, что скончался он “от простуды”, другие писали, что умер “волею Божиею”.
Чтобы успеть, как и в предыдущий день,
