Борис Владимирский - Венок сюжетов

– Конечно! – сказал г-н Станиславский. – Но мне кажется, что если на сцену выпустить датского дога, – появление собаки отвлечет публику от многих несообразностей пьесы.

– И гиппопотам не поможет! Нет! Хотите играть «Гамлета» – будем играть его фарсом! Пародией на трагедию!

Г-н Вишневский говорил знакомому генералу:

– А вы знаете, ваше превосходительство, ведь Шекспира-то, оказывается, нет!

– Как нет, мой друг?!

– Так и нет. Сегодня только выяснилось. Не было и нет! Г-н Немирович-Данченко ходил, зажав бороду в кулак.

– Парадоксальный господин!

– Друг мой! – кинулся мистер Крэг. Г-н Немирович-Данченко даже вскрикнул. Так Крэг схватил его за руку.

– Какую ночь я провел сегодня! Какую ночь! Вчера я взял на сон грядущий книгу. Книгу, которую все знают! Книгу, которой никто не читает, потому что все думают, будто ее знают! «Гамлет»!

Мистер Крэг схватил г-на Немировича-Данченко за плечо.

– Какая вещь! Так каждый день смотришь на свою сестру и не замечаешь, что она выросла в красавицу! Первая красавица мира!

Мистер Крэг схватил его за ногу.

«Буду весь в синяках!» – подумал с отчаянием г-н Немирович-Данченко.

– Какая вещь! Эти слова: «Быть или не быть?» А! Мороз по коже! Или это: «Ты честная девушка, Офелия?» А? Ужас-то, ужас? Нет, вы понимаете этот ужас?!

– Кому ж и понять! – сказал г-н Немирович-Данченко, становясь подальше. – Шекспир!

– Гений! Гений! Давайте репетировать «Гамлета»! Сейчас! Сию минуту! День и ночь будем репетировать «Гамлета»! Ни пить, ни есть! Давайте ничего, ничего не делать всю свою жизнь, только играть «Гамлета». Без перерыва! Играть! Играть!

– Про собаку разговору не было? – осведомился г-н Станиславский.

– Владимир Иванович, как же теперь, – полюбопытствовал с тревогой г-н Вишневский, – насчет Шекспира? Есть Шекспир или нет Шекспира?

– Вот вопрос! – пожал плечами г-н Немирович-Данченко. – Как же Шекспиру – и вдруг не быть?

– Ну, слава Богу!

Г-н Вишневский облегченно вздохнул:

– А то, знаете, привык к Шекспиру, – и вдруг его нет. Прямо словно чего-то недостает.

Г-н Станиславский крутил головой.

– Большой энтузиаст!

Мистер Крэг посмотрел на вошедших к нему господ Немировича-Данченко и Станиславского с глубоким изумлением.

– Чем могу служить, господа?

– Да мы насчет «Гамлета»! – сказал Немирович-Данченко.

Мистер Крэг переспросил:

– Как вы сказали?

– Гамлета.

– Гамлет? Это что же такое? Город, кушанье, скаковая лошадь?

– Гамлет! Пьеса Шекспира!

– Кто ж это такой, этот Шекспир?

– Боже мой! Драматург!

– Н-не знаю. Не припомню. Не слышал. Может быть.

– Что ж он такое сделал, этот господин, про которого вы говорите?

– «Гамлета» написал.

– Ну, и господь с ним! Мало ли пьес пишут!

– Да, но вы… ставить… в нашем театре…

– Извините, господа! Кто-то написал какую-то пьесу Кто-то зачем-то хочет ее играть. Мне-то до всего этого какое дело? Извините, господа! Я думаю сейчас совсем о другом!

И мистер Крэг погрузился в глубокую задумчивость.

– Капризный у человека гений! – погладил бороду г-н Немирович-Данченко.

– Придется вместо «Гамлета» на сцену просто датского дога выпустить! – вздохнул г-н Станиславский. – Не пропадать же догу.

А г-н Вишневский так даже заплакал:

– Господи! Я-то всем знакомым генералам, графам, князьям даже говорил: «Гамлет»!

Поскольку у меня в руках уже оказался том Дорошевича, я не могу отказать себе в удовольствии, чтобы не обратиться еще к одной замечательной его фельетонно-пародийной работе. Это, правда, пародия общественно-политическая, политическая сатира. Но, во-первых, мне очень хочется вспомнить ее вместе с вами; во-вторых, ее дважды, насколько мне известно, играли на театральной сцене. И это все же своего рода театральная пародия, только объектом пародии является не театр как вид искусства, театр абсурдной политики, театр политических теней. Это тоже своеобразная сцена – сцена истории. И написана она чрезвычайно театрально, как некий хор голосов.

Относится она ко времени реакции после революции 1905 года, когда правительство принимало отчаянные и свирепые меры по подавлению всякого вольномыслия, и меры эти порой были абсурдны, исходили часто из пустячных поводов, перетолкованных превратно.

Итак, пародия, отчасти театральная, которая называется:

Его превосходительству г-ну полицмейстеру города Завихряйска пристава 1-го участка

Честь имею донести Вашему превосходительству, что во вверенном мне участке околоточный надзиратель Силуянов Аким с 12-го февраля пропал и на службу более не является. По наведенным на дому у него справкам, Силуянов 12 февраля, выйдя утром из дома, более в оный не возвращался, и где находится, ни жене, ни детям, ни прислуге, – неизвестно. Равно и спрошенные по сему поводу лица, знающие Силуянова, отозвались незнанием. О вышеозначенном исчезновении околоточного надзирателя вверенного мне участка честь имею довести до вашего превосходительства для надлежащих распоряжений.

Пристав Зубов.

Резолюция. Нивазможна дапустить, штоп акалодашные прападали, как еголки. Пирирыть весь горад а акалодашного найти.

Полицмейстер Отлетаев.

Сего числа в управление участка был доставлен в бесчувственно-пьяном виде неизвестный человек, по наружным признакам купеческого звания, который, ходя по базару, бесчинствуя и раскидывая у торговок грибы и топча соленые грузди ногами, похвалялся, что он ел пирог с околоточным надзирателем. Ввиду чего проезжавшим казачьим патрулем и был задержан по подозрению в людоедстве. Арестованных вместе с ним торговок и лиц публики, проходивших в это время по базару, постановлено освободить, а неизвестное лицо в пьяном виде задержать и отправить для вытрезвления в арестантскую. О происшедшем сообщить судебному следователю.

Сего числа, я, пристав 1-го участка гор. Завихряйска, опрашивал задержанного накануне в бесчувственно-пьяном виде человека, подозреваемого в людоедстве. При опросе, с упоминанием о статье 0000 уголовного судопроизводства, оказалось: рост задержанный имеет два аршина восемь вершков, лицо чистое, лет от роду 48, зовут Семипудовым, по имени Афанасий, званием третьей гильдии купец. Показал, что ранее занимался торговлей скобяным товаром, но вследствие забастовок оказался несостоятельным и с тех пор, по его словам, сильно запил, так что часто бывает в бесчувственно-пьяном виде. 12-го сего февраля, по случаю прощеного воскресенья, Семипудов, по его словам, имея намерение испросить прощения у всех своих родственников, пошел сначала к своему куму, где, по принятому им обыкновению, принял столько, что, что было дальше, не помнит. Помнит только, что был во многих домах, но в каких именно, – за крайним опьянением указать не может. Пил и плакал, ел пироги с белугой и с севрюжиной и с осетровой тешкой. Кого-то бил и был от кого-то бит. На поставленный же мною прямой вопрос, с предупреждением, что закон строго карает за упорство в несознании: ел ли он, Семипудов, также пирог с околоточным надзирателем? – чистосердечно сознался: «Ел». На вопрос: не звался ли этот околоточный надзиратель Силуяновым Акимом, – отвечал, что имени околоточного надзирателя не знает, но знает отлично, что пирог ел с околоточным надзирателем. На предложенный вопрос: в чьем доме был съеден этот пирог, – отозвался незнанием, ссылаясь на крайнее опьянение и потерю памяти от выпитой водки. На предложенный же мною вопрос: не принадлежал ли он раньше к преступным организациям, поставивишим себе целью путем террористических актов уничтожение начальствующих лиц, – Семипудов попросил квасу, ссылаясь на головную боль. Ввиду чего и принимая во внимание крайнее упорство в нежелании назвать сообщников, постановлено: заключить Афанасия Семипудова в секретную.

Выдержка из газеты «Завихряйские губернские ведомости», отдел официальной хроники

Вчера помещение при первом участке, где содержится известный преступник Афанасий Семипудов, посетили г-н брандмейстер фон Луппе, известный своей феноменальной силой и крайне кротким характером, а также начальник конной стражи Кузьмич в полной форме, при всех полагающихся ему атрибутах. Целью посещения было христианское увещевание сознавшегося преступника, чтобы он выдал своих сообщников. К увещеванию был приглашен также помощник пристава Ожидаев, известный своим умением располагать к себе души даже самых закоренелых злодеев. Вопреки циркулирующим по городу слухам, распускаемым злонамеренными людьми, увещевание отличалось кротостью. Преступник много плакал. Не было, конечно, забыто упоминание о великих днях поста, которые мы переживаем. Но человек-зверь остался не тронутым даже этим, ссылаясь на сильное опьянение и упорно не желал назвать дом, где он ел «пирог преступления». Сердце его оказалось столь закоренелым, что он, на все кроткие увещевания, отвечал даже с истинно сатанинской гордостью: «Что ж, что я ел пирог с каким-то там околоточным. Ничего особенного в этом не вижу. Мне приходилось едать пироги и с участковыми приставами». Это ужасное признание дает основание предполагать о существовании целого заговора с целью уничтожить таким образом всех чинов полиции. Мы имеем, однако, основание полагать, что, несмотря на упорное несознание купца Семипудова, все нити преступного заговора будут в скором времени раскрыты и полиция имеет в своих руках все данные к арестованию виновных.