Жан-Поль Креспель - Повседневная жизнь импрессионистов. 1863-1883

Прелесть водной глади импрессионисты открывали для себя постепенно. В 1865 году Ренуар предложил Базилю присоединиться к нему и Моне в путешествии вниз по Сене на лодке. Летом он написал одному из друзей: «Мы собираемся отправиться посмотреть регату в Гавре, уже решили остановиться там дней на десять, расходы в целом составят 50 франков… Если захочешь присоединиться, доставишь мне удовольствие… Я беру с собой краски, намереваюсь сделать зарисовки мест, которые понравятся. Думаю, что все будет очень мило. Ничто не помешает покинуть не приглянувшийся чем-нибудь уголок, точно так же, как ничто не помешает остаться там, где глянется. Питание довольно непритязательное… На буксире нас дотащат до Руана, а оттуда мы уже будем вольны делать все, что ни пожелаем…» Базиль по просьбе родителей был вынужден отправиться на каникулы в Монпелье, и его заменил Сислей.

Годом позже Золя пригласил Сезанна и Моне провести лето в Беннекуре, неподалеку от Боньера. Отсюда на другой берег Сены можно было добраться только на старом скрипучем пароме, медленно ползущем вдоль цепи. Это был почти край света…

Собрав вокруг себя целую компанию бывших земляков из Экса, перебравшихся в Париж, Золя поселился в деревушке Глотон, в грязной, единственной в здешних краях харчевне, которая, как и харчевня Ганна, была одновременно и фермой, и бакалейной лавкой, и буфетом с рестораном. Кормили отвратительно. Можно только удивляться, насколько скверной была еда в сельских харчевнях в середине XIX века: пригоревшие омлеты, жирная колбаса, черствый хлеб, вино, похожее на уксус… В остальном житье здесь сохранило всю свежесть прелестного сельского уголка с зеленой травкой, золотыми лютиками и стрекозами.

Эти каникулы Золя, должно быть, запомнил на всю жизнь; каждое лето, вплоть до 1871 года, он возвращался в Беннекур и дважды описал в своих романах («Шутка» и «Творчество») деревушку Глотон и харчевню матушки Дюмон. Восхитительные дни незаметно сменяли друг друга: друзья катались на лодках, купались, ныряя с яликов, гуляли по полям… Кроме того, работали, и немало. В «Шутке» Золя рассказывает о тех днях блаженства: «Вечером после ужина всем обществом валялись в двух копнах соломы, любезно поставленных мамашей Жигу в глубине двора. И тогда собеседники начинали выдвигать всевозможные теории и до самой полуночи так бурно обсуждали их, что перепуганные крестьяне не могли заснуть. Курили трубки и смотрели на луну…

Выносили приговоры знаменитым людям, пьянея от восторга, мечтали в ближайшем будущем разрушить весь существующий порядок вещей, чтобы открыть новые пути в искусстве, стать новыми пророками. Молодые люди, растянувшись на соломе среди неподвижной ночи, завоевывали мир».

Во время летнего отдыха в Беннекуре Золя мечтал организовать то, что сегодня мы назвали бы семинаром: собрать друзей и вести длительные беседы без определенной цели, позволяющие каждому глубже познать себя и определить свое предназначение. Так, в 1868 году он убедил Клода Моне отправиться на лето в Беннекур и даже снял для него на шесть месяцев за 250 франков деревенский дом, окруженный заброшенным садом. В романе «Творчество» он описал этот дом как дом главного героя Клода Лантье и его подруги Кристины, что служит еще одним доказательством того, что роман написан скорее о жизни Моне, нежели Сезанна: «Высоченная башня, казалось, была перестроена из сарая, в нише находились огромные кухня и комната, в которой можно было бы устраивать балы, выше располагались еще две комнаты, тоже очень вместительные, в них запросто можно было заблудиться. Что касается меблировки, то в одной из комнат стояла кровать орехового дерева, да еще на кухне имелись стол и хозяйственная утварь. Из дома вы сразу попадали в заброшенный сад, усаженный великолепными абрикосовыми деревьями, разросшимися кустами шиповника гигантских размеров, сплошь усыпанными цветами, а за домом, до самой дубравы, раскинулось картофельное поле, окруженное живой изгородью».[77]

Моне, как и Золя, полюбил берега Сены, ставшие для него страной грез. С этого момента, несмотря на многочисленные путешествия в Англию, Голландию, Норвегию и Италию, небольшие деревушки, разбросанные по берегу реки от Парижа до Руана, стали неизменными местами его летнего паломничества: сначала Буживаль, потом Аржантей, Ветей, Пуасси и, наконец, Живерни — в течение сорока лет седобородый Моне был патриархом этих мест.

Увы! Отдых в Беннекуре закончился для Моне не лучшим образом. Вернувшись в харчевню мамаши Дюмон, он должен был немедленно убираться оттуда чуть ли не нагишом, после того как признался хозяйке, что ему нечем платить по счету. Совсем потеряв голову, он устроил Камиллу и сына у знакомых деревенских жителей, а сам отправился в Гавр, надеясь получить хоть какую-то сумму от отца и тети. Но его ожидало большое разочарование. Отец, незадолго до того женившийся на своей служанке, которая родила от него ребенка, испытывал денежные затруднения, а старая тетушка незадолго до своей кончины узнала о его «связи» (Клод Моне женился на Камилле Донсье лишь 26 июня 1870 года) и отказалась помогать племяннику. С этим моментом обычно и связывают попытку самоубийства Моне. Подобный факт, однако, опровергается пасынком художника Жаном Полем Ошеде.[78] Выдвинутые им аргументы кажутся вескими. Моне, выросший на берегу моря, был прекрасным пловцом и потому, бросившись в воду, инстинктивно двигался бы так, чтобы не утонуть. Тем не менее существует его письмо Базилю с рассказом о попытке самоубийства, хотя не исключено, что Моне, желая тронуть сердце друга, выдал мимолетное намерение за реальный факт. Известно, что он имел склонность искажать события и рассказывать всяческие небылицы.

Возвратившись из Гавра с деньгами, вырученными от продажи нескольких картин некоему господину Годиберу, ниспосланному несчастному художнику Провидением, Клод решил не возвращаться в Беннекур и, по совету Ренуара, гостившего у родных в Лувесьенне, остановиться в Буживале, точнее, в деревушке Сен-Мишель. В те времена средства передвижения были еще довольно ограниченны, и этот район в долине Сены, где проходила железная дорога Париж — Сен-Жермен, просто кишел парижанами, с ранней весны устремлявшимися сюда купаться, заниматься греблей, устраивать завтраки на траве и пьянствовать в кабачках у реки. Шату, Буживаль и — на противоположном берегу — Круасси пользовались особой популярностью у столичных жителей. Каждое лето, по воскресеньям, горожане толпами устремлялись на острова и лужайки, расположенные по обоим берегам.

Два заведения были особенно в моде: «Лягушатник», стоявший напротив острова Круасси, в тихой заводи Сены, и ресторан «Фурнез» на самом острове, возле моста Шату; именно они вошли в историю импрессионизма.

«Лягушатник» представлял собой кафе на воде, размещавшееся на пришвартованном к берегу Сены понтоне, стоявшем в небольшом рукаве реки и соединявшемся с островом переходным мостиком, перекинутым через крохотный островок, который одни называли «цветочным горшком», другие — «камамбером». Прелестный уголок, где во времена Второй империи царила привычная атмосфера беззаботности и счастья, подробно описан и братьями Гонкурами, и Золя, и Мопассаном. Последнему особенно была по душе веселая атмосфера «Лягушатника». В новелле «Жена Поля», вышедшей одновременно с «Заведением Телье», описана «целая флотилия яликов, гоночных лодок-одиночек, байдарок, шлюпок, самых разнообразных по форме и материалу, которые скользили по неподвижной глади, сталкивались, задевали друг друга, цеплялись веслами, внезапно останавливались от мощного захвата и расходились от толчка жилистой руки и мчались по волнам, напоминая желтых и красных рыб».

«Лягушатник» заслужил это прозвище тем, что здесь в большом количестве собирались хорошенькие девицы легкого поведения, так называемые «лягушки», приезжавшие сюда в сопровождении мелких хулиганов и проходимцев из предместья. Иногда они появлялись в одиночестве, в надежде поймать клиента, для наживки используя вызывающие наряды крикливых расцветок.

«Девицы — яркие блондинки с неправдоподобно пышной грудью и необъятным задом, густо напудренные, с жирно подведенными глазами и кроваво-красным ртом, в туго зашнурованных корсетах под облегающими платьями экстравагантных фасонов — волочили по свежей траве подолы своих безвкусных и крикливых нарядов; их сопровождали молодые люди в костюмах, скопированных из модных журналов, в светлых перчатках, лаковых ботинках, с тоненькими тросточками и моноклями, делавшими еще более глупыми их и без того нелепые улыбки» (Мопассан «Заведение Телье», «Жена Поля»).

В «Лягушатнике» можно было найти и здоровое развлечение — спорт. Здесь собирались молодые загорелые юноши в майках, белых брюках и соломенных шляпах и соревновались на утлых суденышках, куда сажали с собой своих подружек, наряженных в светлые платья, прятавшихся под разноцветными зонтиками от солнца. «Разнежившиеся парочки время от времени брали лодку напрокат и плыли по течению. Вокруг медленно… проплывали берега, зеленые массивы с темными просеками, с затоптанной воскресными пикниками травой, жиденькие деревья, ярко раскрашенные барки, погрузившие бока в струящуюся воду, мерцающий свет, играющий на поверхности стоящих у причала яхт, сверкающие берега, оживляемые присутствием большого числа кораблей, везущих песок, чистивших каналы, и множество тележек, запряженных белыми лошадьми.