Орнамент массы. Веймарские эссе - Зигфрид Кракауэр

с помощью используемых им категорий способен диагностировать важнейшие недуги. И я говорю не только о Фриде, который силой втискивает искаженные формы капиталистической экономики в свои фрески, но и о заявлениях меньшего масштаба, наносящих удар в самую сердцевину нынешних обстоятельств. Например, они корректируют вульгарное, чересчур оптимистичное мнение о профессии, обличают силы, что прячутся в федералистских кулисах и взвешенно анализируют положение некоторых партий. Особенно серьезным оказывается постоянный протест Die Tat против необузданной мысли. Однако журнал вредит собственному делу тем, что часто сбивается с пути и становится под неправильный флаг. С какой легкостью он конструирует утверждение, что еврейская интеллигенция лишена дара конструктивного мышления, сколько хамства и ничего кроме, например, в такой фразе: «Эйнштейн, рекламный образец скромности, ковыляет по миру и, вооружась теорией относительности, борется за уклонение от воинской службы и сионизм». К таким промахам, не делающим чести серьезному изданию, добавляется вечная подмена всякого мышления «либералистским рассудком» или разумом вообще, с которым оно и вовсе не имеет ничего общего. Язык журнала Die Tat, для которого Церер заранее оговаривает смягчающие обстоятельства, не беспомощен, а просто неточен, и цель атаки лишь смутно проблескивает сквозь туман, им же самим и напущенный. Цель эта – рацио, которое отрекается от своего происхождения и более не ведает границ; в отличие от разума вообще и от «либералистского» в особенности, в конечном итоге находящего опору в гуманистических верованиях. Это раскрепощенное рацио, каковое ни в коем случае нельзя трактовать как интеллект, есть разум в столь малой степени, что, подобно природному демону, оно лишь одолевает разумное. И именно бессилие разума позволяет ему в наше время властвовать так неукротимо. Оно, слепое рацио, подсказывает жажде наживы, как надо действовать; оно обусловливает безнаказанность «желтой» прессы; оно виновно в опрометчивости процесса рационализации и во всех прочих проектах дегенеративной экономики, учитывающих все факторы, но только не человека. Оно бездумно создает технические устройства, перед которыми мы топчемся, как ученики чародея, не зная, что делать с волшебными стихиями, и точно так же разрывает связи, обеспечивающие сплоченность общества. Какие ужасные последствия, в особенности для средних слоев, повлечет за собой вызванный им распад, я попытался описать в своей книге «Служащие». Распад лишает эти слои их сущности, над ними нет больше ничего, кроме обязательной нейтральности бессмысленного мышления. В его немоту прячется пережившая серьезные потрясения общественно-экономическая система, в которой мы ныне существуем.

3

Die Tat поворачивается к критикуемым положениям спиной. Журнал выходит за пределы критики? Способен ли он оправдать ту субстанциональную действительность, на какую нацелены его основные понятия?

Ответом на все эти вопросы будет «нет». То, как сотрудники Die Tat постоянно твердят о народе, государстве, мифе и т. д., убедительно доказывает, что речь здесь скорее идет о желаемом результате, а не о существующем в наличии. Содержание – об этом говорит способ употребления – не обусловлено, но его требуют; не идут, отталкиваясь от него, а хотят к нему прийти. Другими словами, действительность, которая так волнует журнал Die Tat, вовсе не существует, разве что как цель. Однако речь о субстанциях имеет смысл только тогда, когда они раскрываются как уже существующие. Прокламировать их как некий план, реализуемый лишь волевыми усилиями, означает выдвигать требование, изначально отмеченное печатью несбыточности. Содержание либо есть, либо его нет. Если вводить понятие о нем, не имея его самого, то получить его лишь благодаря понятию нельзя, высвечивается нечто совсем иное. Итог: понятие – это просто реакция. Все положительно заряженные понятия Die Tat суть не что иное, как реакции на отрицательно оцениваемую систему, обозначенную в журнале собирательным именем «либерализм». Они в самом деле ирреальны, то есть не касаются реальности, которая, чтобы о ней можно было с полным правом говорить, должна существовать. И всё значение этих понятий исчерпывается тем, что они являются симптомами движения в противоход, каковое, без сомнения, можно определить как романтическое.

Об известном благоразумии авторов Die Tat свидетельствует то, что они не полагаются на появление некоего лидера, а так или иначе рассчитывают на творческое воображение духовной элиты, в наличие которой верят. Такое предположение напрашивается, поскольку круг Die Tat сам себя причисляет к этой желанной для него элите и действительно представляет собой отборную часть немецкой молодежи. И всё же он не отказывается от прославления возможного лидера уже сейчас. «Тоска по этому человеку, – мечтает Церер о грядущем, – зреет в народе на протяжении целого десятилетия. Давайте не будем себя обманывать: как только первая резкая, но верная команда по-настоящему личной воли проникнет в немецкий народ, народ сформируется и сомкнется ‹…› и вздохнет свободно, потому что вновь обретет путь, по какому надо идти». Ничего такого народ наверняка не сделает, коль скоро – и поскольку – добрая политическая воля уже выразится в тоске по вождю. Рассчитывать, что он появится и не исчезнет, можно лишь при правильной и конструктивной оценке ситуации; он тут же испарится, если опорой ему будет только его положение лидера, а не принципиальное владение ситуацией (Клемансо, Ллойд Джордж и т. д.). Вместо того, чтобы по возможности реализовывать условия, при которых лидер может вообще появиться, Церер заранее прославляет его как такового. Широко распространенная позиция, явно вытекающая из отрицания парламентаризма либеральной демократии, но ни в малейшей степени не действенная. Напротив! Воспевание вождя, которого, по сути, еще нет, прекращает подготовку его появления или, во всяком случае, ставит серьезные препоны на его пути. Ожидание вождя не приближает его приход, а препятствует его приближению. Облегчить приход могло бы только постоянное обращение к вопросу, что же должно с необходимостью произойти. И претендовать на то, чтобы войти в сознание народа как образ, может не призываемый лидер, а только уже состоявшийся. Окутанный ореолом славы образ Ленина есть конец, а не начало его пути как вождя, есть следствие отношения, основанного на признании.

И понятие мифа, под знаком которого должна образоваться новая нация, – это бессильное контрпонятие. Возникнув из отказа от деградирующего либерализма, он хочет поставить на место разума, который якобы не справился со своей задачей, более действенную силу. Но миф поставить нельзя. По Бахофену, он «не что иное, как представление переживаний народа в свете религиозных верований». Или, как отмечает Альбрехт Бернулли[46] в своей книге о Бахофене: «Миф либо действителен, либо нет, в зависимости от того, действенно он в нас проявляется или нет. В любом случае он либо „есть“, либо его „нет“ согласно нашему чувственному миру…» Этому лишь мнимо противоречит речь Муссолини перед маршем на Рим, в которой он приписывал