Колдовство - Чарльз Уолтер Уильямс
Упорядоченное движение, родственное ритуальному, естественно для людей. Однако в разные времена отношение к ритуалу заметно различалось. Средневековью нравились масштабные зрелища, и поэтому (впрочем, существовало и множество других причин) оно стремилось подчинить ритуалу многие сферы жизни. Ритуальными были объявления на площадях, ритуальным было вкушение ритуальной пищи — такова евхаристия. Куртуазная любовь была сплошным ритуалом. Само собой, в обыденной жизни ритуал не требовался, но «на людях» он был нормой. Ритуал подчеркивал и усиливал значительность любых действий. Разумеется, в полной мере это касалось разговорной и литературной речи. Формулы пронизывали многие области жизни.
Формулам придавалось большое значение. Вся религиозная жизнь, «как правило, необходимая для спасения», зависела от формул. Даже Бог подчинялся формулам. Он посылал милости, приходил на помощь в соответствии с ритуальными формулами. Слова контролировали Бога. Поколения верующих были убеждены в необходимости внутренней молитвы, некоторые считали, что для призыва божества подходят внешние таинства, определенные заклинания. Но ведь так оно и было. Святая вода, обязательная форма для выражения Троицы, елей и ладан, крестное знамение, хлеб и вино — все это формулы. Обращения к святым были канонизированы и лишь в этом виде считались эффективными. Слово и жест, как следствия Пришествия, получили широкое распространение.
Жажда перемен, стремление к обретению смысла, ощущение возможности пробуждения силы, ожидание Бога лежат в основе нашего мира. Церковный ритуал вполне схож с обрядами, осуждаемыми Церковью. Но нехристианские обряды и в Империи, и за ее пределами, возникли намного раньше. Часто Церковь приспосабливала их для своих целей. Да только удавалось это не всегда. Например, почитание статуй и святынь прекрасно вписалось в церковную жизнь. С заклинаниями и священными местами было сложнее. Колодцы и рощи задолго до возникновения христианства были посвящены разным божествам. Перепосвятить их христианским святым было не сложно, но жертвенные приношения все равно адресовались прежнему божеству. Пришлось их запретить вовсе. Но в той далекой уже от нас жизни продолжали существовать особые явления, о которых мы и сегодня знаем маловато — это ясновидение, яснослышание, предвидение, телепатия. Жанна д'Арк рассказала Дофину о его будущем, а Агнес Сэмпсон[61] в Шотландии пересказала Якову I его собственные слова, сказанные им будущей королеве Анне в их брачную ночь еще в Дании. У Жанны д'Арк было одно объяснение, у Агнес Сэмпсон — другое. Наши современные знания не дают нам возможности подтвердить или опровергнуть слова Жанны д'Арк или Агнес Сэмпсон. Даже в те века люди не торопились выступать с прямым осуждением или одобрением подобных откровений. Усилия были направлены на то, чтобы отвлекать внимание от всяких странностей. «Credidisti» — «Ты верил …?» Вместо размышлений о сути странных явлений Церковь ограничивалась наставлениями: чти родителей, верь в божественную милость, исполняй свои религиозные обязанности и будь доволен. Далеко не всегда и не со всяким это удавалось, но вины Церкви и священства здесь нет. Просто во все времена хватало людей, желавших власти, основанной на страхе, желавших странного, не способных довольствоваться простыми объяснениями, стремившихся к знаниям.
В 1600 году ведьму Роланд дю Вернуа заживо сожгли на костре при сильном дожде. В ответ на призыв священника к примирению с Богом, она сказала только, что у нее был хороший хозяин, и умерла.
Тут двоякого толкования быть не может. Дю Вернуа заточили в тюрьму, избивали, подвергали допросу с пристрастием, пытали. Конечно, она могла признаться в чем угодно, но в этом случае мы увидели бы ее на костре сломленной и готовой принять причастие. Ничего подобного! Привязанная к столбу, она наблюдала за тщетными попытками палачей разжечь огонь под проливным дождем и, в конце концов, ограничилась несколькими странными словами. Очевидно, что она верила собственным словам. Ей было обещано (если она действительно невиновна) милосердие Божие, но она им пренебрегла. Остается предположить, что она и в самом деле знала своего хозяина, и это был не Бог.
Весьма умный и образованный король Англии Яков I в своей книге «Демонология» писал, что мужчины и женщины впадали в грех «против Святого Духа», как правило, по трем причинам: многих подвигло любопытство; иных на союз с дьяволом толкает жажда мести; есть среди них и такие закоренелые негодяи, которые всегда поступают вопреки закону; многие ищут в служении дьяволу спасение от нищеты. Возможно, к этим причинам следует добавить еще сексуальную неудовлетворенность и поиск новых ощущений, даже если это смесь ужаса и желания. Традиционно считалось, что ночные полеты на шабаш происходили лишь в сознании подозреваемых в ведьмовстве, были их фантазиями, да, навеянными дьяволом, но именно фантазиями. Но уж больно детально люди описывали эти «фантазии». Со временем, по мере упрочения сведений об инкубах и суккубах[62], полученных опять же с помощью допросов с пристрастием, вероятность возникновения подобных фантазий в сознаниях людей только возрастала. Так проявлялась сублимация тоски по нездешнему, стремление к утолению неутолимых желаний, основанное на традиционных представлениях о том, что по-настоящему сильные желания не могут остаться незамеченными.
По мере того как европейская цивилизация становилась все более метафизической, общество озаботилось вопросами, вызывавшими сильную эмоциональную реакцию и у протестантов, и у католиков. Наличие некоторого свободного времени и возможность общения дали интеллектуалам возможность обсуждать темы, ранее практически табуированные в обществе. Вновь разгорелись споры о том, какая из церквей — англиканская или католическая — более достойна милостей Божиих. XIX век знает множество людей, подобных У. Г. Уорду[63], который, как говорили о нем, каждое утро за завтраком интересовался, нет ли новой папской энциклики. Многие из этих людей относились к служителям Церкви. От их внимания не могли укрыться ошибки предшественников. В этом не было ничего нового, но вот общественный институт, к которому они принадлежали, был новым, и новым был авторитет, с которым Церковь высказывалась по тем или иным вопросам. Появилась возможность наделить многие явления четкими дефинициями, а центром и главным источником формирования конкретных определений был, конечно, Римский престол.
Однако поначалу этот процесс не был направлен именно на колдовство. Складывались общие представления о христианской морали, и колдовство занимало в этих представлениях определенное место. Разумеется, колдовство считалось безнравственным, но внимание заострялось прежде всего на способах убийств или краж. Осуждениям подвергались те, кто использовал восковые изображения для причинения вреда оригиналу. Например, из одиннадцатого века до нас дошли сведения о епископе Тревесе, убитом таким образом злокозненными евреями. В пасхальное воскресение он проводил обряд крещения, и в это время где-то в отдалении сожгли его
