Леонид Беловинский - Жизнь русского обывателя. От дворца до острога
Этой осенью из классической русской литературы происходит знакомство с романами Достоевского «Преступление и наказание», «Бесы» и др. Стремление представить историческое развитие русской литературы приводит меня к составлению синхронистической таблицы появления отдельных произведений в XIX в., которая сохранилась в записной книжке. По следующим разделам: а) проза, б) поэзия, в) театр, г) история, д) мемуары, путешествия, письма. Не помню, что послужило образцом, синхронистическая ли таблица при учебнике Сиповского по литературе XIX в., но и в этом случае она была продолжена, дополнена и закончена 1906-м годом. В отношении поэзии для составленной мной таблицы характерно, что она дает сборники стихов Фофанова, Чулиной, Случевского, Жемчужникова, Тана, Дрожжина, Минского, Бунина, Коршинского (может быть, Коринфского? – Л. Б.) со случайными вставками Мережковского, Гиппиус, Бальмонта для начала 90-х гг. XX в. Но без хороших последовательных данных о поэзии символистов Андрей Белый, Всеволод Иванов, Блок в большей части остаются мне неизвестными. Произвела на меня впечатление древнерусская тематика на языческие мотивы Сергея Городецкого.
Попытки понять и критически отнестись к произведениям классической русской литературы сопровождаются чтением критических статей Белинского, Добролюбова, Михайловского… Скабичевского, отдельных книг Овсянико-Куликовского, Ал. Веселовского, Бородина, сборника Зелинского с критическими статьями о Тургеневе. Стремление осмыслить явление классической литературы XIX в. на современном уровне приводит к поискам основательных трудов. Такими являются книги Андреевича (Соловьева) «Опыт философии русской литературы», Иванова-Разумника «История русской общественной мысли» и позже – Овсянико-Куликовского «История русской интеллигенции», которую я воспринял как откровение – на веру, без критического подхода. В записной книжке за 1907–1908 гг. содержится конспект введения и первых трех глав этой книги. Чтобы узнать, что можно прочитать для освоения развития литературы, отыскивается или покупается брошюрка Малинина «Что читать по русской литературе XIX в.». Судя по заметкам в записных книжках того времени, привлекает творчество Тургенева, в частности его повести и рассказы с описанием фантастических явлений жизни.
Из западноевропейской литературы возникает интерес к произведениям Мопассана, составляется погодичный их список; к Виктору Гюго, который мало был известен (в приложениях к «Вокруг света» за 1901 г. был помещен его роман «Ган-исландец»). Занимало также развитие символизма во французской литературе в стихах Бодлера (в переводе его стихов из сборника «Цветы зла») и Верлена.
В 1907–1908 г. внимание мое и гимназистов всего класса привлек роман «Санин» Арцыбашева… На меня и на ряд моих неразвращенных товарищей «Санин» произвел впечатление не своей аморальной стороной, а попытками осмыслить вопрос «Как жить?». Уже раньше мне были известны размышления Арцыбашева на эту тему из его рассказа «Смерть Ланде».
Необходимо подчеркнуть, что гимназическая программа по литературе завершалась изучением творчества Пушкина, Лермонтова и Гоголя, хотя в новейших учебниках давались очерки творчества и позднейших русских писателей до Льва Толстого и Достоевского; но учебного времени на их изучение обычно не хватало. «В этом я и ряд моих товарищей шли впереди того, что преподавалось в 6-м классе гимназии», – заключает Поздеев.
Можно без устали читать довольно сухие записки Поздеева, поражаясь духовной разносторонности и стремлению к познанию этого гимназиста и его товарищей. Чтобы не умножать цитирование, заключим его следующим: «Для 7-го и 8-го классов был характерен интерес к философии, что было связано с выбором нами жизненного пути. С философией Локка мы познакомились при прохождении истории, как важным этапом в развитии культуры. Толкало наш интерес к философии изучение психологии… В записных книжках наряду с книгами художественной литературы упоминаются книги по психологии: «Этика» Н. Киреева, «Сущность анархизма» Эйцбахера, «Анархизм и наука» Кропоткина, «Народничество и марксизм» Розанова, «Происхождение семьи, частной собственности и государства» Энгельса, «Сила и материя» Духнера и т. д. В сохранившихся отрывках общих тетрадей содержатся рассуждения на темы: о смысле жизни, об отношении к религии, критика собственной сущности, черт характера; сжатое изложение отдельных статей, конспекты докладов на отдельные темы («Общественное самосознание русского общества в 1820 – 1840-х годах», «Роль общественного мнения в жизни личности» и др.), критические выписки («Родовая теория» С. Соловьева, «О правде» Эльбахера), выдержки из Лессинга. Словом, 7-й класс характеризуется сомнениями, поисками, которые, однако, не мешают жизнелюбию и старанию расширить область познания в науке, литературе, искусствах, что сопровождалось разбрасыванием, хотя из сочинений Иванова-Разумника уже было вычитано решение по вопросу о специализации и широте охвата жизни. Нужно специализироваться в одной области, охватывая широко другие» (138; 45–46, 54, 86, 89–90, 94, 104, 105–108, 134–135).
Много пишут о своем чтении, его осмыслении и размышлениях в гимназические годы П. Н. Милюков, В. Г. Короленко, которые обильно цитируются в этой книге.
Однако при этом не следует забывать, что мемуары пишет (вернее, писала) как раз наиболее умственно развитая и образованная часть общества, занявшая видное положение в силу уже своей развитости и образованности, – ученые, писатели, политики и т. д. Поздеев, выдержки из воспоминаний которого лишь о чтении приведены столь обильно, закончил гимназию с золотой медалью, затем историко-филологический факультет Московского университета, в дальнейшем стал доктором филологических наук, профессором. Большинство же сгинуло в небытии. Поступил Поздеев в первый класс в 1902 г. Из 40 принятых вместе с ним учеников закончили гимназию, не оставаясь нигде на второй год, только девять человек! Из остальных двое умерли, один перешел в кадетский корпус, несколько человек были взяты родителями, считавшими, что их сыновьям достаточно учиться, кое-кто исключен за дурное поведение и неуспеваемость, а большинство оставалось на второй год и закончило учебу позже или ушло из гимназии. В конечном счете из этих 40 человек закончили гимназию 20, из них девять человек за положенные 8 лет, а 11 человек – за 9 – 10 лет (138; 30, 75). Аналогичной была ситуация в 1-м астраханском реальном училище: в 80-х гг. «нас, например, в 1-м классе… было 42 человека, седьмой же класс окончило только четыре счастливца, то есть около 10 процентов» (8; 177). Так что проходили полный курс очень немногие, а из них как-то выдвинулись и оставили нам воспоминания вообще исключения. А мы сейчас эти исключения возводим в правило, индивидуальные качества людей перенося на учебное заведение.
Представляется уместным любознательного читателя, желающего лично удостовериться в обстановке в русской средней школы XIX в., отослать если не к мемуаристике, то хотя бы ко второй части автобиографической тетралогии Гарина-Михайловского «Гимназисты». Прекрасная книга.
Разницу гимназии с современной школой составляло уже то, что в гимназию приходили грамотные дети. Первоначальная подготовка проходила дома или в специальных приготовительных училищах: «В первый класс гимназии принимались мальчики, выдержавшие экзамены по Закону Божию, русскому языку и арифметике, которые проводились в 20-х числах августа. После экзаменов вывешивались списки принятых в первый класс с указанием общей суммы баллов. Я держал экзамены в гимназию в 1902 г., когда мне исполнилось 11 лет. Отдать нас в гимназию не в 10, а в 11 лет решил отец, сам учитель духовной семинарии… Приемные экзамены я выдержал в составе первой четверки с общей суммой 25 баллов. Результатов экзаменов ожидали внизу родители поступающих и содержатели пансионов, которые готовили своих учеников для поступления в гимназию» (138; 26). Экзамен при недостаточной подготовке можно было и «завалить», что иной раз случалось с некоторыми мемуаристами. Но можно было, при высоком уровне предварительной подготовки, поступить сразу и в более старший класс.
Оставил нам свои воспоминания, в том числе о гимназических годах (1-я московская гимназия), известный историк и политический деятель П. Н. Милюков. О первых трех годах учебы он ничего не мог вспомнить – ни хорошего, ни плохого. «Для перехода в четвертый класс нужно было выдержать экзамен за все три первые года. Моя гимназическая работа была порядочно запущена, и нужно было проявить особое усилие, чтобы привести себя в порядок и не провалиться на экзамене – чего не допускало мое самолюбие. Я это усилие сделал, и оно не только дало мне возможность подтянуться внешним образом, но сообщило моральный толчок сознательным элементам моей натуры. Собственно, только с этого момента я могу считать начало своей вполне сознательной жизни…» (111; 60–61). Вот те слова, которые напрашиваются при чтении гимназических воспоминаний: сознательность, высокое сознание, сознательная жизнь! И это – у, по-нынешнему, детей 13–14 лет.
